Элис Манро - Ты кем себя воображаешь?

Потом она вообще начала оставаться в кухне, но все равно слышала голос Патрика и знала наперед каждое слово, которое он скажет. Она знала, что он подтянет кверху портьеры в столовой и укажет на небольшой фонтан с подсветкой, поставленный им в саду, — фигура Нептуна с фиговым листком. Роза точно знала, что сейчас услышит: «Вот наш ответ на новое модное поветрие — бассейны на участках пригородных домов!»

Искупавшись, Роза потянулась за бутылочкой, как ей показалось, детского масла. Прозрачная жидкость потекла по грудям и животу, кусаясь и обжигая. Роза посмотрела на этикетку и увидела, что это вовсе не детское масло, а растворитель лака для ногтей. Она смахнула с себя жидкость, облилась холодной водой и принялась отчаянно тереться полотенцем, думая о загубленной коже, больнице, пересадке, шрамах, заслуженной каре.

В дверь ванной зацарапалась дочь — сонно, но настойчиво. Роза на этот раз заперлась, хотя обычно, принимая ванну, не запиралась. Она открыла дверь.

— Ты спереди вся красная, — сказала Анна, взгромождаясь на унитаз.

Роза нашла детское масло и стала мазаться, чтобы унять раздражение кожи. Она перестаралась, вылила на себя слишком много и посадила жирное пятно на новый лифчик.

Она думала, что Клиффорд напишет ей с гастролей, но он не написал. Вместо этого он позвонил из Принс-Джорджа и заговорил очень деловито:

— Когда ты попадаешь в Пауэлл-Ривер?

— В четыре.

— Хорошо. Значит, садишься на автобус, или что у них там, и едешь в город. Ты там когда-нибудь бывала?

— Нет.

— Я тоже нет. Я только знаю название нашей гостиницы. Но там тебе ждать нельзя.

— А может, на автовокзале? В любом городе есть автовокзал.

— Хорошо, значит, на автовокзале. Я тебя оттуда заберу — наверно, часов в пять, — и мы тебя поселим в какую-нибудь другую гостиницу. Я очень надеюсь, что в Пауэлл-Ривер их больше одной.

Коллегам по оркестру он собирался сказать, что проведет эту ночь у знакомых, живущих в Пауэлл-Ривер.

— Я могу пойти послушать, как ты играешь, — сказала Роза. — Можно ведь?

— Да. Конечно.

— Я очень незаметно проберусь. Сяду в последних рядах. Переоденусь старушкой. Я очень люблю слушать, как ты играешь.

— О’кей.

— Ты не возражаешь?

— Нет.

— Клиффорд?

— Да?

— Ты по-прежнему хочешь, чтобы я приехала?

— Ох, Роза.

— Я знаю. Просто у тебя голос какой-то такой…

— Я в холле гостиницы. Меня ждут. Они думают, что я разговариваю с Джослин.

— Хорошо. Я знаю. Я приеду.

— Пауэлл-Ривер. На автовокзале, в пять часов.

Это было совсем не похоже на их обычные телефонные разговоры.

Обычно их слова звучали жалобно и глупо; или они заводили друг друга так, что вообще не могли разговаривать спокойно.

— Мне дышат в затылок.

— Я знаю.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— А о чем?

— У вас там туман?

— Да. А у вас тоже туман?

— Да. Ты слышишь туманную сирену?

— Да.

— Правда, ужасный звук?

— Меня он не раздражает. Даже чем-то нравится.

— Джослин его ужасно не любит. Знаешь, как она его называет? Звук вселенской тоски.

Поначалу они вообще избегали упоминать о Патрике и Джослин. Потом говорили о них отрывисто, деловито, словно те — взрослые, старшие, которых надо обхитрить. Теперь же упоминали их почти нежно, с любовью, как родители — детей.

Автовокзала в Пауэлл-Ривер не обнаружилось. Роза села в аэропортовский микроавтобус с четырьмя другими пассажирами (все мужчины) и сказала водителю, что ей нужно на автовокзал.

— Вы знаете, где это?

— Нет, — ответила она.

Она уже чувствовала, что все взоры обратились на нее.

— Вы хотели пересесть на автобус?

— Нет.

— Просто вам нужно на автовокзал?

— У меня там назначена встреча.

— Я понятия не имел, что здесь есть автовокзал, — встрял один из пассажиров.

— Здесь его нет, насколько мне известно, — сказал водитель. — Есть автобус на Ванкувер, он уходит утром, а обратно приезжает вечером. Он останавливается у дома престарелых. Тут есть такой приют для престарелых лесорубов. Вот там он и останавливается. Если хотите, я отвезу вас туда. Годится?

Роза сказала, что годится. Потом решила, что надо объяснить.

— Просто мы кое с кем договорились там встретиться, потому что не знали, где еще можно назначить встречу. Никто из нас не знает Пауэлл-Ривер, но мы подумали: уж автовокзал-то в любом городе есть!

Она тут же подумала, что не следовало говорить «кое с кем», надо было сказать «с мужем». Сейчас они спросят, что же она и тот человек, с кем она встречается, здесь делают, если совсем не знают города.

— Я должна встретиться с подругой, она играет в оркестре, который сегодня дает концерт здесь, в городе. Она играет на скрипке.

Все отвели взгляды, словно такая ложь ничего другого и не заслуживала. Роза пыталась вспомнить, есть ли в оркестре скрипачка. А что, если они спросят, как ее зовут?

Водитель высадил ее перед длинным двухэтажным деревянным домом с облупившейся краской на стенах.

— Наверно, вы можете посидеть на веранде, вон там, в конце дома. Во всяком случае, там обычно сидят те, кто ждет автобуса.

На веранде оказался бильярдный стол. За ним никто не играл. Несколько стариков сражались в шашки, другие наблюдали. Роза подумала, не объяснить ли им, что она тут делает, но решила, что не стоит: к счастью, ее присутствие никого не заинтересовало. Ее и так уже вымотали объяснения, которые пришлось давать на пути сюда.

По часам, висящим на веранде, было десять минут пятого. Роза решила убить время до пяти прогулкой по городу.

Выйдя наружу, она ощутила неприятный запах и забеспокоилась, думая, что он исходит от нее.

Она достала твердый одеколон, купленный в аэропорту Ванкувера — непозволительная трата, — и потерла запястья и шею. Запах не исчез, и наконец Роза поняла, что он исходит от целлюлозных заводов. Бродить по городу было трудно — улицы шли то вверх, то вниз, и во многих местах не было тротуаров. Здесь негде было просто подождать, скоротать время. Розе показалось, что прохожие пялятся на нее, замечая незнакомое лицо. Какие-то мужчины в автомобиле что-то крикнули ей, проезжая мимо. Роза увидела собственное отражение в витрине и поняла, что выглядит как женщина, которая напрашивается на чужие взгляды и вопли из машин. На ней были черные бархатные тореадорские брючки, обтягивающий черный свитер с высоким воротником и бежевый жакет, который она, несмотря на холодный ветер, не надела, а накинула на одно плечо. Она, когда-то предпочитавшая юбки-солнце и мягкие пастельные цвета, девчачьи ангорские свитерки, воротнички с рюшами, теперь одевалась агрессивно, зазывно, сексуально. Новое белье, надетое на ней сейчас, было из черного кружева и розового нейлона. В зале ожидания ванкуверского аэропорта она густо подвела глаза черной тушью, черным контуром и серебристыми тенями; губная помада у нее была почти белая. Все это соответствовало моде тех лет и выглядело не так ужасно, как звучит сейчас, но все равно бросалось в глаза. Роза чувствовала себя в этих нарядах совершенно по-разному, в зависимости от того, кто на нее смотрел. Она не рискнула бы появиться в таком виде перед Патриком и Джослин. Идя к Джослин, она всегда надевала самые мешковатые брюки и свитеры. Но все равно, открывая ей дверь, Джослин неизменно восклицала: «Привет, секс-богиня!» В этих словах звучало дружелюбное презрение. Сама Джослин запустила себя до крайности. Она одевалась исключительно в обноски Клиффорда. Старые штаны, которые не до конца сходились на талии, потому что живот у нее так и не пришел в форму после рождения Адама, и обтерханные белые рубашки — бывшие концертные сорочки мужа. Похоже, что стремление женщин «сохранить фигуру», использование косметики и вообще любые попытки выглядеть сексуально вызывали у Джослин кислую ухмылку; они даже презрения не заслуживали, все равно что чистка занавесок пылесосом. Джослин говорила, что Клиффорд думает так же. По ее словам, Клиффорда притягивает само отсутствие «женской хитрости», всяческих ловушек; ему нравятся небритые ноги, волосатые подмышки и естественные запахи. Интересно, думала Роза, действительно ли Клиффорд так говорит, и если да, то почему. Из жалости? Из дружеского сочувствия? А может, просто пошутил?