Рэй Брэдбери - Дзен в искусстве написания книг

Я вскакивал и бежал. Я узнал, что был прав, а все остальные не правы, когда мне было девять и я учился в четвертом классе. В тот год появился Бак Роджерс, и это была любовь с первого взгляда. Я собирал вырезки из газет и сходил по ним с ума. Друзья этого не понимали. Друзья смеялись. Я разорвал свои комиксы с Баком Роджерсом. Месяц я ходил в школу, совершенно убитый и опустошенный. Однажды я горько расплакался и спросил себя, почему мне так плохо и пусто. И сам же себе и ответил: из-за Бака Роджерса. Он исчез, и жизнь больше не стоила того, чтобы жить. Следующая моя мысль была: они мне не друзья — те, кто заставил меня разорвать комиксы с Баком Роджерсом, а вместе с тем разорвать пополам и свою жизнь — они мне враги.

Я снова стал собирать Бака Роджерса. И с тех пор живу счастливо. Именно с этого и началась моя карьера писателя-фантаста. Я больше никогда не слушал тех, кто насмехался над моим увлечением космическими полетами, цирками или гориллами. Если что-то подобное происходило, я забирал своих динозавров и выходил из комнаты.

Потому что все это — перегной, удобряющий почву. Если бы я всю жизнь не забивал себе взгляд и голову всем перечисленным выше, то, когда бы пришло время превращать словесные ассоциации в идеи для историй, я выдал бы тонну просто нолей и полтонны нолей без палочки.

«Вельд» — яркий пример того, что творится в голове, переполненной образами, мифами, игрушками. Как-то раз, лет тридцать тому назад, я сел за пишущую машинку и напечатал два слова: «Детская комната». Детская комната — где? В прошлом? Нет. В настоящем? Едва ли. В будущем? Да! Ладно, теперь надо понять, какой будет детская комната в будущем. Я начал печатать, выдавая словесные ассоциации с детской. В ней должны быть телевизоры, ряды телевизоров на каждой стене и на потолке. Когда ребенок заходит в такую комнату, он может крикнуть: Река Нил! Сфинкс! Пирамиды! — и они появляются на экранах, окружают его, в цвете, в звучании и — почему бы нет? — в восхитительно теплых запахах, ароматах, фимиамах, выбирайте любое слово.

Все это пришло ко мне за считаные секунды быстрого стука по клавишам. Комната уже есть, теперь надо туда поместить персонажей. Я отстучал персонажа по имени Джордж, привел его в кухню из будущего, где жена обернулась к нему и сказала:

— Джордж, пожалуйста, посмотри детскую комнату. Мне кажется, она сломалась…

Джордж с женой пошли по коридору. Я следовал за ними, печатая, как сумасшедший, и не зная, что будет дальше. Они открыли дверь в детскую и зашли туда.

Африка. Жаркое солнце. Стервятники. Падаль. Львы.

Два часа спустя львы выпрыгнули из стен детской комнаты и сожрали Джорджа с женой, пока их околдованные телевизором дети сидели рядышком и пили чай.

Конец словесных ассоциаций. Конец рассказа. Вся вещь — взрыв идеи — закончена и почти готова к отправке издателю за какие-то 120 минут.

Львы в этой комнате, откуда они взялись?

Они произошли ото львов, которых я находил в книгах в городской библиотеке, когда мне было десять. От львов, которых я видел в цирках, когда мне было пять.

От льва, рыскавшего в 1924 году в фильме «Тот, кто получает пощечины» с Лоном Чейни!

«В 1924-м?!» — переспросите вы с недоверием. Да, в 1924-м. Впервые я пересмотрел этот фильм только в прошлом году. Буквально с первых же кадров я понял, откуда взялись мои львы в «Вельде». Все эти годы они скрывались и ждали, затаившись в глубинах моего подсознания.

Потому что такой уж я есть: чудо природы, взрослый с ребенком внутри, который помнит все, что с ним было. Я помню день и час, когда появился на свет. Помню, как мне сделали обрезание на четвертый день после рождения. Помню, как сосал мамину грудь. Годы спустя я спросил у матери об обрезании. Я знал то, что мне об этом никогда не рассказывали и не могли рассказать, да и зачем бы рассказывать что-то такое ребенку, особенно в те, еще викторианские времена. Мне ведь сделали обрезание не в больнице? Да, не в больнице. Отец отвез меня к доктору. Я помню доктора. Помню скальпель.

Рассказ «Маленький убийца» я написал двадцать шесть лет спустя. В нем говорится о младенце, который родился в полном сознании, объятый ужасом от того, что его вытолкнули в холодный мир. И он мстит родителям, тайком выбирается по ночам из колыбельки и, в конце концов, убивает обоих.

Когда же все началось по-настоящему? Мое писательство, я имею в виду. Все сложилось одно к одному летом, осенью и зимой 1932-го.

К тому времени я был буквально нафарширован Баком Роджерсом, книгами Эдгара Райса Берроуза и вечерним радиосериалом «Волшебник Чанду». Чанду говорил о магии и сверхъестественных способностях, о Дальнем Востоке и других странных местах, и я каждый вечер садился и записывал по памяти сценарий каждого выпуска.

Но все это нагромождение мифов, и магии, и падений с лестницы с бронтозаврами, только чтобы подняться вместе с Ла из Опара, встряхнул и расставил по местам один человек по имени мистер Электрико.

Он приехал с захудалым цирком «Совместные представления братьев Дилл», в выходные на День труда в 1932-м, когда мне было двенадцать. Каждый вечер три дня подряд мистер Электрико садился на свой электрический стул, и в него запускали десять миллиардов вольт чистой голубой шипящей энергии. Протянув руку к зрителям — глаза горят, белые волосы стоят дыбом, искры летят из зубов, открытых в улыбке, — он проводил мечом Экскалибуром над головами детей, посвящая их в рыцари пламенем. Подойдя ко мне, он похлопал меня по обоим плечам и щелкнул по кончику носа. В меня ударила молния. Мистер Электрико воскликнул: «Живи вечно!»

Я решил, что это самая замечательная идея их всех, что мне доводилось слышать. Я пошел посмотреть на мистера Электрико и на следующий день, под предлогом, что игрушка для фокуса с монеткой, которую я купил у него вчера, не работает. Он починил игрушку и провел меня по шатрам циркачей, выкрикивая перед тем, как войти: «Не сквернословить! Со мной ребенок!» А потом мы заходили, и там были карлики, акробаты, толстые женщины и люди из картинок.

Потом мы пошли к озеру Мичиган, где мистер Электрико изложил мне свое краткое мировоззрение и послушал рассказ о моем, всеобъемлющем. Мне до сих пор непонятно, почему он так со мной возился. Но он слушал или делал вид, что слушает, может быть, потому, что находился далеко от дома, может быть, потому, что где-то на белом свете у него был сын, или у него не было сына, а он хотел, чтобы был. Так или иначе, он рассказал, что раньше был пресвитерианским священником, но потом его лишили сана, что он живет в Каире, штат Иллинойс, и я могу написать ему туда в любое время, когда захочу.

А потом он сообщил мне поразительную новость.

— Мы встречались раньше, — сказал он. — Ты был моим лучшим другом во Франции в 1918-м и в том же году умер у меня на руках в битве в Арденнском лесу. И — вот он ты, снова родился. В новом теле и с новым именем. С возвращением!