Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы

— А мама переживает?

— Она знает, что так надо… И борется за тех, кто выжил.

— Но все-таки она должна переживать. Она же такая заботливая. На все готова ради детей. Вот как наша мама, она на все готова ради нас. Она так много работает…

— Это верно, Зоэ, мама у тебя молодчина.

— А что ж ты тогда ушел?

Она остановилась, приподняла край шляпы и серьезно посмотрела на него.

— Это взрослые проблемы, дочь. Маленьким кажется, что в жизни все просто, логично, а когда они вырастают, становится понятно, что все гораздо сложней… Я бесконечно люблю твою маму, но…

Он не знал, что сказать. Он задавал себе тот же вопрос, что Зоэ: зачем надо было уходить? Тогда вечером, проводив девочек домой, он охотно бы остался с Жозефиной. Скользнул бы в кровать, заснул бы, и жизнь бы началась сначала, спокойная, надежная.

— Должно быть, это и правда сложно, если ты сам не знаешь. Я вот вообще не хочу становиться взрослой. Одни неприятности. Может, мне как-нибудь удастся вырасти и не стать взрослой…

— В этом-то вся проблема, дорогая: научиться быть взрослым и притом хорошим человеком. Некоторые за долгие годы так и не могут научиться… Или слишком поздно понимают, что сделали глупость.

— А ты с Миленой в одежде спишь?

Антуан так и подскочил. Он не ждал подобного вопроса. Взял дочь за руку, но она высвободилась и повторила вопрос.

— Почему ты спрашиваешь? Это так важно?

— А ты занимаешься с Миленой любовью?

Он воскликнул:

— Но Зоэ, это тебя совершенно не касается!

— Нет, касается! Если ты будешь заниматься с ней любовью, у тебя появится куча детей, а мне этого совершенно не хочется.

Он наклонился, обнял ее и тихонько прошептал ей на ухо:

— Я не хочу других детей, кроме Гортензии и тебя.

— Обещаешь?

— Обещаю… Вы обе мои любимые девочки, и вы занимаете мое сердце целиком, там больше ни для кого нет места.

— Значит, ты все-таки спишь одетым?

Он не решился солгать. И решил сменить тему разговора.

— Хочешь есть? Может, приготовить тебе плотный завтрак с яйцами, ветчиной, бутербродами и вареньем?

Она не ответила.

— Пойдем назад… Ты не против?

Она кивнула. Озабоченно нахмурила бровки. Призадумалась. Антуан смотрел на нее, ожидая следующего каверзного вопроса.

— Милена здесь сама печет хлеб. Иногда он слегка подгорает, но все равно невероятно вкусный, и…

— Александр тоже волнуется за своих родителей. Одно время они перестали спать вместе, и Александр сказал, что они больше не занимаются любовью.

— А как он-то узнал?

Она прыснула и недоуменно посмотрела на отца: ты что думаешь, я грудной младенец?

— Да просто он больше не слышал шума из их комнаты. Так и узнают.

Антуан взял на заметку ее слова и решил быть осторожнее, пока девочки здесь.

— И это его беспокоит?

— Ну да, потому что обычно после этого родители разводятся.

— Не всегда, Зоэ. Не всегда. Вот мы с мамой до сих пор не развелись.

Он осекся. Лучше было бы опять сменить тему, чтобы избежать новых опасных вопросов.

— Да, но все возвращается к тому же: вы не спите вместе.

— Как тебе твоя здешняя комната?

Она сморщила нос и ответила: «Да ничего, сойдет».

В молчании они вернулись домой. Антуан вновь взял ладошку Зоэ, и она не отняла руки.

После обеда отправились на пляж. Все, кроме Милены, которая готовилась в четыре часа открыть свой бутик. Антуан поразился, когда Гортензия сбросила парео и маечку: у нее было тело взрослой женщины. Длинные ноги, тонкая талия, прекрасные округлые ягодицы, плоский мускулистый животик, полная грудь, едва сдерживаемая купальником. И вела она себя как взрослая женщина. Как она поднимала волосы, забирая их в пучок, как втирала крем в ноги, плечи и шею! Он обернулся посмотреть, не глазеют ли на нее мужчины. К счастью, кроме них на пляже почти никого не было. Ширли заметила его замешательство и констатировала:

— Невероятно, да? Мужчины будут сходить по ней с ума. Мой сын вообще голову теряет, когда ее видит.

— Когда я уходил, она была еще ребенком!

— Ну видишь, как быстро все меняется! И это только начало.

Дети побежали к морю. Белый песок скрипел под ногами. Они бросились в теплые волны. Антуан и Ширли, сидя на подстилке, наблюдали за ними.

— У нее есть приятель?

— Не знаю. Она очень скрытная.

Антуан вздохнул.

— И меня не будет рядом, чтобы следить за ней…

— Да она обведет тебя вокруг пальца! Кому хочешь голову заморочит. Тебе ничего не остается, как приготовиться к худшему.

Антуан посмотрел на море, где дети резвились в волнах. Гэри схватил Зоэ и зашвырнул ее подальше от берега. Осторожней, хотел закричать Антуан, но вспомнил, что там неглубоко, и Зоэ по шею, не больше. Его взгляд вновь вернулся к Гортензии, которая отошла в сторону и скользила по воде, сложив руки вдоль туловища и работая ногами как русалочьим хвостом.

Он вздрогнул. Резко встал и предложил Ширли:

— Присоединимся к ним? Вот увидишь, вода чудесная.

Только входя в воду, Антуан внезапно вспомнил, что не выпил ни капли спиртного с того самого момента, как приехали девочки.

Анриетта Гробз вышла на тропу войны.

Она стояла перед зеркалом и прилаживала на голове шляпу, энергично втыкая длинные булавки с обеих сторон сложной конструкции из фетра. Она добивалась, чтобы шляпа сидела ровно и не улетала при первом же порыве ветра. Потом она мазнула губы кроваво-красной помадой, нарумянила щеки, вдела в сухие морщинистые мочки сережки и выпрямилась, готовая проводить расследование.

Сегодня было первое мая, а первого мая никто не работает.

Никто, кроме Марселя Гробза.

Он объявил ей во время завтрака, что уходит в контору, вернется поздно вечером, и к ужину его ждать не надо.

«В контору?» — в тишине повторила Анриетта Гробз, наклонив голову с прилизанными волосами, на которые вылила обильное количество лака. Ее пучок был натянут так туго, что никакой лифтинг ей был не нужен. Когда Анриетта распускала волосы и вынимала шпильки, она тут же становилась на десять лет старше: обвисала кожа, проявлялись морщины. В контору, первого мая? Дело явно нечисто. Вот оно — подтверждение тому, что она заподозрила еще накануне.

Эта новость, которую Марсель сообщил ей как ни в чем не бывало, снимая верхушку яйца всмятку и обмакивая в него намазанный маслом хлеб, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Причем, уже второй. Анриетта взглянула на этого краснорожего толстяка, испачкавшего физиономию яичным желтком, и ее чуть не вырвало.

Первая бомба разорвалась накануне вечером. Они ужинали вдвоем, сидя на разных концах длинного стола, им прислуживала Глэдис, служанка с острова Маврикий, и вот тогда Марсель спросил: «Как ты провела день?», как он делал каждый вечер за ужином, только в этот раз он добавил слово, которое со свистом рассекло воздух, будто пуля. Марсель не просто спросил: «Как ты провела день», он добавил в конце фразы «Детка»!