Гейл Форман - Всего один день

Мы оказываемся так близко друг к другу, между нашими телами всего пара сантиметров. Я слышу быстрый и ритмичный стук его сердца, резкое дыхание. Вижу, как по шее стекает капля пота. Еще я чувствую, что моя собственная кровь бушует, как река, готовая выйти из берегов. Словно тело больше не может меня сдерживать. Меня вдруг стало как-то слишком много для него.

— Уиллем, — начинаю я. Мне надо ему так много сказать.

Он касается пальцем моей шеи, и я смолкаю, его прикосновение одновременно и успокаивает, и электризует. Но тут он убирает палец, и я вижу, что он в крови. Я дотрагиваюсь до шеи. Это моя кровь.

— Godverdomme! [21]— тихо ругается он. Одной рукой он достает из рюкзака бандану, а с другой слизывает кровь.

Потом Уиллем прижимает бандану к моей шее. У меня, несомненно, идет кровь, но не сильно. Я даже не понимаю, как так получилось.

— Они бросили в тебя битую бутылку, — в голосе Уиллема звучит чистая ярость.

Но мне не больно. Правда. Всего лишь царапина.

Уиллем стоит так близко, аккуратно зажимая порез банданой. И получается, что не кровь вытекает из меня, а, наоборот, я наполняюсь этим непонятным электричеством, которое между нами возникает.

Меня к нему тянет, я хочу его всего. Я хочу попробовать на вкус его язык, который только что слизнул мою кровь. Я наклоняюсь к нему.

Но Уиллем меня отталкивает и отстраняется сам. Его рука падает с моей шеи. Бандана, пропитанная кровью, безжизненно повисает.

Я поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. Но в них совсем не осталось цвета, они стали совершенно черными. Но еще больше меня смущает то, что я в них вижу, я мгновенно узнаю это чувство: страх. И мне больше всего на свете хочется сделать что-нибудь, чтобы изменить это. Потому что бояться должна я. Но сегодня мне не страшно.

— Все в порядке, — начинаю я. — Я в порядке.

— О чем ты думала? — перебивает он чужим ледяным голосом. И из-за этого, а может, из-за облегчения, мне начинает казаться, что я могу расплакаться.

— Они собирались сделать тебе больно, — говорю я. Голос срывается. Я смотрю на него — понимает ли он? — но лицо Уиллема стало еще суровее, и к страху присоединилась его сестра-близнец, злоба. — А я же обещала.

— Что ты обещала?

У меня в голове немедленно воспроизводится вся сцена: никто никого не ударил. Я даже не смогла разобрать ни слова из их разговора. Но они собирались сделать ему больно. Я нутром это чувствовала.

— Что буду о тебе заботиться, — уверенность оставляет меня, и мой голос стихает.

— Заботиться? Какая же в этом была забота? — Уиллем раскрывает ладонь, испачканную моей кровью.

Он делает шаг в сторону, и в мерцающих между нами сумерках до меня доходит, насколько неправильно я все поняла. Я не то чтобы на кочку попала, я слетела с обрыва лицом вниз. Он же шутил, когда просил меня о нем заботиться. Да и когда я о ком-либо заботилась? И он точно не говорил, что нуждается в заботе.

Мы стоим в застывшей тишине. Скрылись последние лучи солнца, и, словно дождавшись наступления темноты, пошел дождь. Уиллем смотрит на небо, потом на часы — мои часы, которые все еще уютно сидят у него на запястье.

Я вспоминаю об оставшихся у меня сорока фунтах. И воображаю себе тихий чистый номер в отеле. А в нем — нас, точно так же, как воображала час назад в том парижском парке, но мы просто сидим и слушаем дождь. Пожалуйста, молча молю я. Давай пойдем куда-нибудь, где все будет лучше.

Но Уиллем достает из рюкзака расписание «Евростара». А потом снимает мои часы. И я понимаю, что он возвращает мне время. То есть, по сути, забирает.

Есть еще два вечерних поезда до Лондона. Уиллем говорит, что сейчас больше девяти, так что поменять билет и сесть на следующий я уже не успею, но до последнего время точно есть. Из-за того, что на обратном пути добавится час, я должна попасть в Лондон прямо перед закрытием метро. Уиллем рассказывает все это таким дружелюбным тоном, как будто бы мы с ним совершенно не знакомы, а я просто остановила его на улице и спросила, как пройти. И я киваю, как будто я из тех, кто ездит один на метро и днем и ночью.

С таким же непривычно официальным видом он открывает передо мной дверь из двора, словно выпускает собаку пописать на ночь. Уже поздно, опустился сумрак длинной летней ночи, и Париж, в который я выхожу сейчас, уже совершенно не тот, что я покинула полчаса назад, хотя, опять же, я знаю, что дело не в начавшемся дожде и включившихся фонарях. Что-то изменилось. Или, может, встало на свое место. Хотя, вероятно, и первой перемены не было, а я лишь обманула сама себя.

Но когда я вижу этот новый Париж, у меня на глазах выступают слезы, превращая все его огни в один большой красный шрам. Я вытираю лицо промокающим кардиганом, в руке зажаты отданные обратно часы. Я почему-то не могу заставить себя снова их надеть. Мне кажется, что мне от этого будет больно, намного больнее, чем от пореза на шее. Я стараюсь идти впереди Уиллема, держа дистанцию.

— Лулу, — зовет он.

Я не отвечаю. Я не Лулу. И никогда ею не была.

Он подбегает ко мне.

— Мне кажется, Северный вокзал в той стороне, — он берет меня за локоть, и я напрягаюсь, чтобы ничего не почувствовать, но это все равно что напрягаться перед прививкой — только хуже становится.

— Скажи просто, как дойти.

— Думаю, что прямо по этой улице, а потом налево. Но сначала надо зайти в клуб, к Селин.

Точно. Селин. Сейчас он ведет себя нормально, не так, как привычный Уиллем, но лучше, чем двадцать минут назад — из глаз пропал страх, теперь ему стало легче. От того, что он сейчас избавится от меня. Интересно, он с самого начала это запланировал? Избавиться от меня и вернуться к ней в ночную смену. Или к той, бумажка с номером которой уютно устроилась в его кармане. Вариантов так много — с чего ему выбирать меня?

Ты хорошая девочка . Так сказал мне Шейн Майклз, в которого я была влюблена, когда я максимально приблизилась к тому, чтобы признаться ему в своих чувствах. Ты хорошая девочка . Да, это я. Шейн держал меня за руку, мило флиртовал. И я всегда думала, что это что-то значило. Но потом он встречался с какой-нибудь другой девчонкой и делал с ней такое, что действительно что-то значило.

Мы шагаем по широкому бульвару обратно в направлении вокзала, но через некоторое время сворачиваем на улицы поуже. Я высматриваю тот клуб, но мы оказались не в промышленном районе, а в жилом, с многоквартирными домами, на окнах которых мокнут ящики с цветами, а на подоконниках внутри мирно спят жирные кошки. На углу я вижу ресторан со светящимися, но запотевшими окнами. Даже с другой стороны улицы я слышу смех и звон посуды. Кто-то в сухости и тепле в свое удовольствие ужинает в Париже.

Дождь усилился. Свитер мой промок уже до майки. Я натягиваю рукава на кулаки. У меня уже стучат зубы, я стискиваю челюсть, чтобы Уиллем не заметил, но из-за этого начинаю дрожать всем телом. Я снимаю с шеи бандану. Рана больше не кровоточит, но шея вся в поту и крови.