Гейл Форман - Всего один день

— Это как врачу потерять пациента.

— Отличное сравнение. Видишь, какая ты умная?

Я удрученно улыбаюсь.

— Эллисон, дело в том, что колледж должен…

— Стать самым лучшим временем во всей моей жизни?

— Я хотела сказать, что он должен тебя питать. Это приключение. Исследование. А когда я смотрю на тебя, у меня не складывается ощущение, что ты тут что-то получаешь. Вот твое расписание… — Она смотрит на монитор компьютера. — Биология, химия. Физика. Китайский. Лабы. Для первого курса — очень амбициозно.

— Я в медицинский собираюсь. Мне все это необходимо.

Гретхен ничего не отвечает. Она делает еще глоток кофе.

— Но хочешь ли ты именно это изучать?

Я молчу. Меня раньше об этом не спрашивали. Когда мы получили каталог по почте, сразу решили, что с подготовительным курсом в мед я справлюсь. Мама распланировала, что и когда мне следует изучать. Я посмотрела на факультативные курсы, сказала, что меня интересует гончарная мастерская, но с тем же успехом я могла заявить, что планирую получить диплом специалиста по подводному плетению корзин.

— Я не знаю, чего я хочу.

— Может, ты посмотришь и подумаешь о том, чтобы что-нибудь поменять. Свобода перехода еще есть, и я могу попробовать использовать свои связи, она толкает в мою сторону каталог с курсами, — даже если ты хочешь подготовиться к меду, у тебя на это четыре года, к тому же в программе есть и обязательные гуманитарные курсы. Ты не обязана браться за все сразу. Пока это еще не медучилище.

— А как же родители?

— А что родители?

— Я не могу их предать.

— Даже если тебе себя предавать придется? Я не думаю, что они этого хотели бы.

Опять подступают слезы. Гретхен дает мне еще платочек.

— Я понимаю, что тебе хочется, чтобы они были тобой довольны и гордились. Это благородный порыв, но в конечном итоге, Эллисон, это твое образование. Оно должно быть полностью твоим. И приносить тебе радость, — она замолкает, пьет кофе. — Да, думаю, и родители будут довольны, если твой средний балл станет повыше.

Тут она права. Я киваю. Гретхен снова смотрит на монитор.

— Ну, давай просто пофантазируем, что можем изменить твое расписание. Есть идеи, что могло бы тебя заинтересовать?

Я качаю головой.

Она берет каталог и начинает его листать.

— Ну же. Это же интеллектуальный буфет. Археология. Сальса. Детское развитие. Рисование. Вводный курс в финансовое дело. Журналистика. Антропология. Керамика.

— Это как гончарное дело? — перебиваю я.

— Да, — она смотрит на меня широкими глазами и начинает стучать по клавиатуре. — Керамика для начинающих, вторник, одиннадцать часов. Места еще есть. А, да, по времени совпадает с твоей лабой по физике. Может, перенесем ее, да и вообще курс физики, на следующий семестр?

— Да, убирайте, — говорить это так приятно, как отпустить в небо множество наполненных гелием шариков и смотреть, как они улетают ввысь.

— Видишь, ты уже входишь во вкус, — комментирует Гретхен. — А как насчет добавить гуманитарных наук для баланса? Тебе все равно понадобится заканчивать эти курсы, чтобы получить диплом. Тебя какая история больше интересует — древнего мира или современная? Очень хорош обзорный курс по Европе. Отличные семинары по русской революции. Предреволюционная Америка тоже достойная, особенно удобно то, что мы расположены так близко к Бостону. Или можно начать курс литературы. Посмотрим. Благодаря твоим достижениям в углубленном школьном курсе базовый курс колледжа тебе уже не обязателен, так что можно исхитриться и всунуть тебя на литературные семинары, они интереснее, — она листает файл в компьютере. — Поэзия битников. Холокост в литературе. Политика в прозе. Средневековая поэзия. Читаем Шекспира вслух.

По позвоночнику пробегает разряд. Как будто кто-то нажал на давно забытый выключатель, и он заискрил в темноте.

Заметив, как изменилось мое лицо, Гретхен начинает рассказывать о том, что это не просто стандартный курс о Шекспире, что у профессора Гленни собственный очень яркий взгляд на то, как этого поэта надо преподносить, у него на кампусе даже есть культ последователей.

Я не могу не вспомнить о нем . И о чистом листе. О решении, которое я приняла на Новый год. И о том, что я собираюсь на медицинский.

— Мне кажется, мне не надо этот курс проходить.

Гретхен улыбается.

— Иногда лучший способ узнать, что тебе надо делать, это попробовать то, чего тебе делать не надо, — она принимается стучать по клавиатуре. — Как обычно, все места уже заняты, так что придется побороться, чтобы тебя взяли из списка ожидания. Может, дать себе шанс? Предоставить решать судьбе.

Судьбе. Кажется, это синоним случайности.

В которую я больше не верю.

Но все равно не мешаю Гретхен записать меня в список потенциальных слушателей.

Когда попадаешь в кабинет, где проходит курс «Читаем Шекспира вслух», кажется, что оказываешься вообще в другом колледже, а не в том же, где я проучилась последние четыре месяца. Все мои занятия по естественным наукам идут в огромном лекционном зале, даже китайским мы занимаемся в большом классе, а тут крошечный кабинет с интимной обстановкой, как было в школе. Примерно двадцать пять парт стоят буквой «П», а в середине — кафедра. И сидящие за этими столами студенты тоже выглядят иначе. С пирсингом на губах, волосы покрашены в такие цвета, которых обычно у людей на голове не бывает. Море отчуждения с остро отточенными ногтями. Толпа эстетов, полагаю я. Когда я захожу и начинаю искать себе стул — а они все заняты, — никто на меня и не смотрит.

Я сажусь на пол рядом с дверью, чтобы проще было сбегать. Может, на уроках химии мне не место, но и тут — тоже. С пятиминутным опозданием входит профессор Гленни, он похож на рок-звезду — с сединой в космах, в поношенных кожаных сапогах, у него даже губы надутые, как у Мика Джаггера — и наступает на меня. В буквальном смысле отдавливает мне руку. На других занятиях хоть и было ужасно, но по мне хотя бы ногами не топтались. Не особо обещающее начало, и я уже собралась было уйти сразу же, но в дверь хлынула толпа студентов.

— Поднимаем руки, — начинает профессор Гленни, бросив свой изящно поношенный кожаный портфель на кафедру. — Кто хоть раз читал Шекспира просто ради удовольствия? — У него британский акцент, хотя и не как в «Театре шедевров».

Вверх взмывает примерно половина рук. Я даже задумываюсь, не поднять ли и мне тоже, но это слишком серьезная ложь, да и нет смысла подхалимничать, раз уж я не собираюсь тут оставаться.

— Отлично. Дополнительный вопрос: кто засыпал за попытками самостоятельно осилить пьесу Шекспира?

Все смолкают. Рук нет. Профессор Гленни смотрит прямо на меня, и я думаю, как же он догадался, но потом понимаю, что на самом деле его внимание привлек стоящий за мной парень — единственный, кто поднял руку. Я, как и все остальные, поворачиваюсь и смотрю на него. Это один из всего лишь двух афроамериканцев в этом классе, но только у него на голове красуется настоящая афро со множеством заколочек с камушками, а на губах — жвачно-розовый блеск. В остальном он похож на домохозяйку из пригорода, в модных спортивных штанах и розовых уггах. На поляне этой культивированной экстравагантности он выглядит полевым цветочком или, может, сорной травкой.