Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

– Как поживаешь? Хорошо? Есть хочешь?

– Хорошо, но жарко и есть хочется. И пить.

– Я возьму тебе пива и посмотрю, что за еда. Ты не против, если немножко местная?

– Если не слишком местная. Не хочу их вонючей брынзы. Фетор или как там.

– Фета. Я пойду принесу. Понимаешь, подразумевается, что ты будешь здесь, со мной.

– Это я понял. Где моя комната? Или это она?

– После ванной.

В ванной было еще больше мрамора. Ванна стояла посреди, под светильником. Спальня за ванной была повторением спальни Симон, но простыни голубые. Ронни тяжело вздохнул и пошел по новым мохнатым коврам к умывальнику. В огромном стенном шкафу нашел новую пластиковую бритву, тюбик крема незнакомой марки, пакетик лезвий местного производства, брусок мыла, рекомендуемого для хозяйства, пакетик салфеток с фирменным знаком авиакомпании на обертке, крохотную бутылочку лосьона. Тут Ронни ухмыльнулся. Больше всего ему нравилось у толстосумов постоянное фирменное прощание: 50 су в блюдечко гардероба на Туд д'Аржан после обеда в 2000 франков; телефон в спальне гостя, годный лишь для внутренних разговоров. Это называлось искусством не тратить деньги (тратят их только на пути к богатству), а правильно обращаться с ними.

Ронни наскоро исследовал окрестности. Две спальни и ванная были в конце короткого коридора, ведущего на площадку. Стало ясно, что в этой части никто не живет и не ожидается. Вернувшись, он обнаружил, что в предназначенной ему спальне Симон у окна ставит еду на столик из цветного стекла: обещанное пиво (греческое), мясо, снятое с вертела, казалось, сперва обугленное, а потом перевернутое, чтобы стало почти холодным; хлеб, помидоры и фрукты. Она торопилась:

– Давай. Мне там надоело. Тут вроде ничего, хоть и не Бог весть как.

– Ты что съешь?

– Ничего не хочу. Я пирог ела.

– Надо заставить тебя есть как следует. – Он сам принялся за еду. – Если я не ошибаюсь, это будет наше гнездышко.

– Верно. Мама всегда…

– Всегда? – сказал он, тщательно жуя, не нарочно, по необходимости. – Полагаю, у тебя всегда кто-нибудь гостит в твоем гнездышке, не подумай, что я злюсь. Просто интересно.

– Ты говорил, что у тебя были девушки…

– Я сказал, что не злюсь. Просто не пойму, почему твоя мать так устраивает. Всегда.

– Смотрит сквозь пальцы на мои романы. Но хочет быть в курсе. Понимаешь, помешать мне она не может. И, наверно, думает, что, чем больше знает, тем лучше. Меньше будет тревожиться, и все такое.

– Да, вероятно.

– Ронни, как здорово, что ты здесь. Я и не надеялась, что ты приедешь.

– А я был уверен. Но ты-то почему так добра ко мне? После того как я привез тебя домой в тот вечер и когда я…

– Я понимаю. Мама преображает людей. Они всегда меняются после того, как я знакомлю их с ней. Но я боюсь, что ты себя не пересилишь. Ты надолго?

– Я должен вернуться в Лондон через неделю, в понедельник утром.

– Столько времени на дорогу ради одной недели!

Ронни устал. Он пожирал взглядом торс Симон, руки и ноги (не такие уж волосатые!) и лицо. И придумал, как отвечать на неизбежный вопрос людям вроде Чамми Болдока (если тому придет в голову полюбопытствовать. Да и где он?). Его, Ронни, заставили совершить утомительную поездку ради нескольких дней – так он нужен! – и уговорили бросить работу хоть на то время, на которое он может, ведь он так нужен, так нужен! Он с трудом одолел кожицу помидора и сказал вполне искренне:

– Я бы не сделал этого ни для кого другого.

– А! Я начинаю тебе нравиться, да?

В дверь коротко постучали, и она открылась. Вошел юный туземец с чемоданами Ронни. Когда он поставил их, Симон что-то сказала по-гречески. Судя по тону, обидное, по лицу юноши было видно, что и он так считает. Дверь тихо закрылась.

– Ай да лингвист ты, Симон!

– Ты что, рассердился?

– Парень только сделал свое дело. Что ты ему сказала?

– Чтобы впредь стучался и не совался без спросу.

– Он постучал и сразу вошел, решив, что мы его ждем. Так и было бы, подумай мы об этом. Нельзя грубить слугам.

– Тебя это не касается. – Голос ее на миг стал лондонским.

– Очень даже касается, – сказал Ронни, снова вполне искренне.

Конечно, пустяк. Важен принцип. Пусть грубят слугам и прочему люду в ресторанах и отелях типы уровня леди Болдок – чего от них еще ждать? Но не Симон. Обуздать агрессивность Симон можно, начав с пустяка. Но пока еще рано. Он принялся за виноград.

– Не пойму, почему это может тебя касаться.

– Все, что происходит с тобой, касается меня. Ясно?

– Да.

Он проглотил виноградинку.

– Какая у нас программа?

– Скукотища. Завтра прогулка на корабле, мы… – К удивлению Ронни, она оборвала себя и продолжала новым тоном, менее сонно: – Мы должны приплыть на соседний остров. Там будет обед.

– Звучит не так уж скучно. Но я имел в виду сегодня.

– Сегодня ужин.

– Я подразумевал – раньше. Начиная с этого часа.

– Ну… ничего. Мама хочет, чтобы ты надел смокинг и всякое такое и был в гостиной в полседьмого. Вот и все.

– Чудесно. Куча времени.

Он прикончил виноград, взглянул на чемоданы, открыл один и вынул шведский несессер, черный, замшевый. Достал по очереди зубную щетку и пасту, почистил зубы. Потом подошел к Симон.

– Ронни… О…

– Я ведь сказал, Симон, сейчас будем отдыхать.

– Ты хочешь лечь в постель в одежде в такую жару?

– Конечно, нет, мы должны…

– Ну так вот. О, милый…

– Слушай, ради Бога… будь…

Пытаясь удержаться, Ронни отступил, стукнулся о чемодан и чуть не упал навзничь с Симон наверху. Тогда он схватил ее за руку и встряхнул, не очень сильно.

– В чем дело?

– Слушай. Мне не нравится. Не хочу так, как в прошлый раз. Ты тряслась, точно миксер, пытаясь скрыть, что тебе это неприятно.

– Почему ты решил, что неприятно? Обожаю это, с ума схожу. Я…

– Ладно, ты обожаешь, а я нет, когда оно в таком роде. В постели командует не девушка, а мужчина, и так оно и будет на этот раз.

– С чего это ты про тот раз и про этот? Ты же сказал, что мы просто отдохнем.

– Но не так, как ты настроилась. Ничего не делай. Я сам. Вот когда ты честно не сможешь с собой совладать, тогда – пожалуйста. Ясно? Ничего не делай нарочно.

– А как насчет того, чтоб раздеть меня? Разденешь?

– Нет, раздевайся сама. Так легче.

Ее лицо вытянулось, она медленно повиновалась. Наполовину стянув свою рубашку, Ронни увидел, как Симон выступила из шорт; ноги были гораздо чище, чем при первой встрече. Потом он почти ничего не видел, пока они не оказались на голубой простыне, да и тогда не намного больше.

Он не мог вспомнить, что подразумевал под отдыхом. Какое-то смехотворно долгое время прилагал все свое искусство, чтобы пробудить в ней те невольные симптомы страсти, которыми велел ей ограничиваться. Ничего не получилось. Она лежала в его объятиях, притихнув, видимо, уютно устроившись; вела себя так, словно смотрела через его плечо «Взгляд», посвященный введению в Англии десятичной системы. [6]Наконец он остановился.