Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

С царственной улыбкой, которая исчезла, когда он отвернулся, Василикос сделал несколько шагов к другому ожившему мифу – на сей раз это был спутник Диониса, но в летней морской форме, коммодор или вице-адмирал, во всяком случае осыпанный золотым шитьем. Леди Болдок проводила карими глазами Ронни, покорно уходящего с ее дочерью. Она тоже явно предвкушала разговор по душам. Ронни это ощущал. Ублюдки наступают. Боже! Они должны чувствовать, что есть причины наступать. Стало быть, у них все в порядке с предвидением, но плохо с наблюдательностью. Дай Бог, чтобы то, что они увидели в своем магическом кристалле, случилось. Все инстинкты твердили ему, что Симон следует завоевать не позднее вечера. Еще ночь врозь, и вступит в действие план Б, звонок из «Взгляда» и телеграмма от бородатого Эрика. Ронни усердно сложил крестом пальцы свободной руки, отгоняя беду. Другую руку держала Симон.

– Много говорит, – начал он испытующе.

– Никак не кончит, – сказала она, реагируя, как ему хотелось.

– Ужасно то, что он верит всей этой чуши про любовь, истину, Бога и прочее.

– Но достаточно умен, чтобы делать деньги.

– Это другое дело. Можно верить в летающие тарелки и быть первоклассным микробиологом.

– Но деньги портят людей.

– Пока их зарабатываешь, не испортят. Впрочем, я понимаю, почему тип вроде Василикоса треплется о любви и истине.

– Почему?

– Думаю, и того и другого в мире мало.

– А как насчет болтовни о Боге?

– Господи, не знаю, – сказал Ронни, несколько смущенный эффектом своих последних слов (сильных и трогательных, по его мнению), вызвавших столь настоятельный вопрос – Теперь у него, наверно, и на это хватает времени. Полным ходом движется в царство Божие.

Хотя Ронни просто пускал пыль в глаза, а Симон подыгрывала ему, это все-таки больше походило на беседу, чем прежняя болтовня. Ронни не хотелось молчать, присоединившись к очереди за пищей. Началась десятиминутная схватка. Впереди и позади них были юные стиляги в шелковых рубашках и тесных шортах, с массивными золотыми цепями на шеях; пожилые стиляги в куртках и вызывающих шлемах; иностранные и американские нестиляги всех возрастов. Они уже дважды поели и зорко следили за любой неблагоприятной перегруппировкой у бассейна. Сам обед был хорошим материалом для антрополога. У линии старта берешь черный пластиковый поднос с дырочками и выемками, годный, скажем, для обеда, показываемого на 27-дюймовом экране телевизора. Там было много инструментов, которые следовало использовать: легонькие нож и вилка с бумажной салфеткой (с буквами в ложноклассическом стиле «К. В.»), воткнутые в вырез сбоку подноса; картонная чашка с дюжиной устриц и пришпиленным к ней тюбиком соуса; картонная тарелка с мясом и ломтиком перца на пластмассовом вертеле; салат, усыпанный ужасным тертым сыром, скудная порция персика, приготовленная специально для подноса; желтый пластиковый сосуд, на две трети полный рецины, [12]чашечка для ополаскивания пальцев, якобы стеклянная, с тончайшим ломтиком лимона и… «кофе потом, на той стороне, сэр».

Ракушки оказались впрямь хороши, но в них было столько песку, что вторая дюжина не полезла бы, даже если б официант удовлетворил просьбу Ронни, а не принял ее за странный жест, достойный самоубийцы. Выяснилось, что можно съесть большую часть порции Симон. Она съела лишь три штуки, жалуясь на сильный запах и опасаясь желтухи. Он удержался от совета быть меньше американкой и стал смиренно расспрашивать о гостях и т. д. В кебабах, застревавших в зубах, было, кажется, больше пластмассы, чем в вертелах, на которые их нанизали. Когда дошли до персиков, Ронни подумал, что достиг промежуточной цели: убедил Симон, как ему легко в ее обществе. Бросили персики, и Симон побежала за кофе. Ронни выпил до последнего дюйма то, что всегда напоминало ему копмот из крикета: резиновая прокладка, пружина, лезвие и ручка брошены в выжимки из биты. Он решил больше даже не пробовать – нужна ясная голова. Впрочем, вряд ли это питье особенно вскружит голову – и сколько оно стоит? Весьма немного. Для фанатиков микроэкономии действовать в стране, производящей вино (если это не Франция), должно казаться большим преимуществом. Можно подавать местные сорта, как бы они ни были отвратительны на вкус и опасны для желудка. Не только избежишь упреков, но тебя и одобрят за скромность, здравый смысл, хороший вкус, способность уразуметь, что пойло, которое здоровый народ пьет веками, понравится любой глотке, кроме пресытившейся. По какой-то постыдной и, вероятно, литературной причине пресытившиеся оказались там, где народ, здоровый или нет, говорит по-английски. Даже самые искусные, почти безупречные в обращении с деньгами еще не решались держать для себя «Таттенжэ» [13]и потчевать своих гостей нью-йоркским шампанским. Но дайте старине де Голлю еще два-три года…

Симон вернулась с двумя бумажными стаканчиками. Кофе оказался растворимым. Она дала ему кофе и взяла сигарету. Взглядов и прикосновений было при этом почти столько, сколько Ронни хотелось. Он выкинул подносы и тарелки с остатками в белую железную корзину за статуей Перикла (сесть было негде, и они ели на цоколе). В этом не было вызова обществу – объявления по-английски и по-французски призывали так и поступить. По-гречески советовали, вероятно, то же, но могли бы рекомендовать и противное – Ронни это не касалось.

– Когда мы уедем отсюда? – спросил он.

– Отплываем в четыре.

– Не раньше? Еще больше часа.

– Мама должна после обеда спать, когда она в Греции, понимаешь?

– Должна?

– Когда она в Греции.

– Понимаю. А что делают остальные? Тоже спят?

– О нет. Здесь негде спать. Если, конечно, не хочешь лечь где-нибудь на землю.

На миг Ронни вправду оторопел:

– Но здесь должно хватать кроватей, диванов, не знаю чего еще на всех в этой чертовой компании, кто захочет поспать.

– О, конечно, во всяком случае, на многих. Но в ту часть дома могут войти только те, кто гостит у мистера Василикоса. И мама.

– А как насчет попикать и в этом роде?

– За углом есть сортирчик, куда можно попасть из дома, но не отсюда.

– Василикосу не хочется иногда показать свой дом людям?

– Он показывает часть – ту, где картины, статуи, вазы и прочее.

– А если кто-нибудь захочет там просто лечь на кушетку?

– Там нет никаких кушеток.

Ронни заколебался. Симон отвечала все неохотнее, но можно было не сдерживать свое любопытство.

– А если кто-нибудь вроде лорда Апшота попросит пустить его туда, где есть на что лечь?

– Ему скажут, что нужно спросить мистера Василикоса, и мистер Василикос объяснит ему, что это невозможно.

– Как? Я хочу сказать, почему невозможно?

– Если он говорит «невозможно», значит, невозможно. Дом ведь его?