Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

– А что она чувствует к Мэнсфилду-младшему?

– Не знаю.

Был хороший повод (хотя неблагоприятная обстановка) напомнить договор в Пустосе, но не удалось – подошел Сакстон, идя по прямой и балансируя, словно нес на плече необычайно скользкую доску. В руке у него был пустой стакан.

– Вечер, дорогая моя, кажется, чудесный, и ээ… – это к Ронни, – добрый вечер. Видели где-нибудь этого чертова парня? Он, конечно, половину времени пьет в своем закутке, понимаете. Выходит, только когда захочет. Нет, вот он. Ээ, вы бы, ээ…

Но дворецкий не услышал его по понятной причине: все время орал Мэнсфилд. Так козел мог попробовать перекричать льва. Сакстон продолжал попытки, крича все громче и визгливее, и, когда Мэнсфилд внезапно умолк, в относительной тишине раздалось великолепное «эээ».

– Здоровая глотка, – сказал Сакстон, когда дворецкий пришел и ушел. – Имею в виду этого парня. Типичен. Да, в своем роде. Знаете, был в армии. В американской, значит. Отец – генерал. Нужды не было, но был генералом. И юный, ээ… юный, ээ… юный Мэнсфилд, да, юный Мэнсфилд тоже должен был стать военным. Поехал в это чертово место, как его? Западный что-то? Ладно. Вы, наверно, поняли, что я имею в виду. Как бы то ни было, вскоре после того, как он получил назначение, все изменилось к худшему.

Досадно. Вы, наверно, слышали об этом злосчастном деле в Западной Германии. Конечно, давно было. Ему удалось выкрутиться. Меня это даже восхищает. Откровенно говоря, сам я не мог выкрутиться из множества дел. А? А?

Леди Сакстон не было, и Ронни вступил на тропу согласия и поддакивания со всей ловкостью интервьюера. Его заинтересовала история Мэнсфилда, два злосчастных дела, из которых ублюдок сумел выкрутиться, снискав этим такое уважение. У этого ублюдка было хорошенькое прошлое! Но жгучий интерес остался пока неудовлетворенным. Приближались Апшоты. Приблизилась Биш и потом леди Сакстон. Приближались Болдоки. Ронни хотелось, чтобы они этого не делали, во всяком случае, лорд Болдок. Заранее сощурясь, пэр повернул свою обычно полусклоненную голову к Симон (девушка сейчас казалась прибитой), потом к Ронни. После разговора под навесом они не беседовали, отъезд Ронни не был тайной, но, встретив прищуренный взгляд, Ронни на миг подумал, не потребуют ли внезапно, чтобы он переночевал на пляже. Момент прошел; взгляд был переведен на Апшотов; леди Болдок улыбнулась Ронни и сказала, как ей жалко терять его.

Через несколько минут она повторила это за обедом, когда они пытались есть долманы – тертый мел и промокашки в оберточной бумаге. Ронни посадили слева от хозяйки – честь не столь значительная, как могло показаться: сегодня по каким-то причинам, несомненно, финансовым, гостей не было. Но Ронни на нее откликнулся. Вскоре, получив вопрос-другой о планах «Взгляда», он сел на своего конька – проблемы современной молодежи. Он стремился ухудшить чуть-чуть мнение о школах, законах, инспекторах по делам несовершеннолетних, вожаках молодежи, клубах, партиях, средствах информации и прочем – и исподволь улучшить мнение о Ронни Апплиарде, который столько знает, столько трудится, чтобы знать, а главное, столько заботится о молодежи. Леди Болдок, в алой одежде с высоким воротником напоминавшая эллинку или даже жрицу, воспринимала эти речи благосклонно, но, видимо, не улавливала подтекста. Лорд Апшот, сидевший напротив, тоже не улавливал и слушал – весь внимание – рассказ очевидца о странной земле, откуда наверняка однажды ринутся орды, угрожая его дому, его состоянию, его жизни.

Разделались с печеной рыбой, отвергнутой акулами; костей было настолько больше мяса, что она вошла бы в поговорку у ихтиологов (гарнир – лимонные корки и кожица помидоров). Кроме того – ломтики жареного баклажана со вкусом крепкого чая, местный так называемый шпинат (Ронни мог поклясться, что видел его на стене сада) и полдюжины картофельных стружек каждому. Леди Болдок не ела картофеля. Все это омывалось рециной из крикетной биты, видимо, старательно и упорно политой маслом. На десерт – подобие пирожного, усыпанного орехами и сдобренного медом, который кто-то потрудился размазать. Кто-то другой, должно быть, с «извращенными» понятиями, приготовил кофе, и он был чертовски хорош. Ронни отказался от бренди, на котором было больше звезд, чем на американском генерале. Это наблюдение напоминало о Мэнсфилде – тот, замолкнув на миг, сидел на другом конце стола. Тут было о чем подумать, и не только о двух злосчастных делишках.

Велев мужу не очень задерживаться, леди Болдок увела женщин из комнаты. Мужчины сгруппировались вокруг хозяина. А тот посмотрел на Ронни и сказал:

– Завтра на корабль, а?

– Да.

И все. Никто не сказал ничего интересного, даже для антрополога, пока общество не воссоединилось в длинной, узкой, похожей на галерею комнате, прилегающей к террасе, где они пили раньше. Ее легко было вообразить галереей из-за картин вдоль внутренней стены. Картины не очень разнились, изображая местные виды, причем делая их смешными, некрасивыми, даже вульгарными: ряды колонн, похожих на изрубленные кишки, пляшущие крестьяне с синими лицами и разбухшими, как от водянки, телами, деревушка, едва различимая за красным и желтым дождем. Ронни без труда сообразил, что это работы многообещающих местных художников.

На дальнем конце всего этого за обычным мохнатым ковром стояли две плетеные софы, образовавшие прямой угол. Там сидели Симон, Биш, леди Сакстон и леди Болдок, жестом позвавшая Ронни, едва он ее заметил. Покуда он шел туда, Биш и леди Сакстон удалились. Оказалось также, что Мэнсфилд и сэр (выяснилось, что его звали Сесиль) Сакстон пришли с ним. Ронни сел где-то посреди, рядом с леди Болдок с одной стороны и Симон вполоборота – с другой. Сакстона и Мэнсфилда разместили дальше. Никто, кроме Сакстона, видимо, не думал, что Сакстона хоть раз следует посадить поближе.

То, что должно было начаться, началось. Леди Болдок обвела всех улыбкой и сказала:

– Ронни дал нам восхитительный отчет о проблемах молодежи и о том, как их решают. Буквально всем надлежит серьезно подумать об этом. Я совершенно не представляла, что дело дошло до такого. Понимаете ли, у тридцати двух процентов, то есть почти трети тех, кому нет двадцати пяти, неприятности с властями? Вы это знали. Студент? – Последнее слово оказалось христианским именем Мэнсфилда или выполняло эту роль. Ронни поразмыслил. Как прозвище оно вряд ли годилось на любом этапе карьеры Мэнсфилда, разве только по принципу «lucuz a non lucendo» [15](благодаря чему Апшота звали Табби). Не подходил и второй вариант, когда вносишь путаницу, говоря, как тебя звали в детстве, и кличка «как-то прилипает», – отсюда в высших классах столько «Оджи» и «Ай», а среди знакомых Ронни полно «Брэмберов» и «Плуфов». Скорее всего это просто имя ублюдка. Американец может зваться как угодно. Как бы то ни было, Студент заорал, соображая: