Александр Кабаков - Стакан без стенок (сборник)

Там, на площади, обитают туристы и голуби. Туристы – как и в любом уголке мира, большей частью японские – фотографируются на фоне колонны, обелиска в честь великой победы Британской короны; голуби, бессовестные, как и везде, на символ военной мощи садятся и делают свое грязное дело. Если закрыть глаза, а потом открыть их снова, постаравшись за мгновение тьмы забыть, где ты находишься, площадь увидится декорацией к фильму из древнеримской жизни – с многоколонными ампирными дворцами и каменными террасами. Римское владычество сильно повлияло на стиль Британской империи…

Можно двинуться дальше, на Пэлл-Мэлл, серьезную и строгую улицу, где в пустых и тихих клубных библиотеках, холлах и столовых дремлют британские джентльмены. Именно дремлют среди бела дня, будто большой бизнес, большая политика и прочие важные области деятельности, в которых они занимают серьезные позиции, живут сами по себе, без какого-либо руководящего участия… В одном из таких клубов, членами которого состоят самые почтенные господа, я был. Сначала я увидел поразительную вещь: каждое пальто в раздевалке было приковано к вешалке, а цепочка замкнута маленьким висячим замком. Мне объяснили: если член клуба переберет за ужином, возникнет вероятность, что он нечаянно заберет пальто другого члена, такое же черное кашемировое. Поэтому не то с семнадцатого века, не то с восемнадцатого, когда был основан клуб, заведен обычай индивидуальных замочков и ключиков. Потом я увидел настенные часы, на циферблате которых было две цифры VII и ни одной VIII. Мне опять объяснили: в том же веке часовщик, которому заказали работу, ошибся, решили не исправлять из экономии и ради того, чтобы ужинавшие джентльмены имели резерв времени. Потом я заметил весы в виде седла, и мне опять терпеливо объяснили, что джентльмены издавна имеют обыкновение взвешиваться до и после ужина. Поужинал и я, не больше, чем фунта на два веса. В клубной столовой размером с поле для регби ужинали человек семь, подавали человек сорок. Потом я пил кофе в библиотеке клуба. Там нас было трое, прислуги не было вовсе – она туда приходит только в отсутствие джентльменов, прибирать. Кофе и чай мы наливали себе сами. Вскоре двое из троих уже крепко спали в креслах, причем один скинул ботинки… Британия, как известно, любит своих чудаков, а чудаки любят Британию.

…Ранним утром лучше всего оказаться в одном из лондонских парков, окружающих центр зеленым пунктиром – в знаменитом Гайд-парке, или Грин-парке, или Сент-Джеймс парке, или в Кенсингтон-гарденс. По гравийным дорожкам бегут новомодные джоггеры и скачут традиционные всадники, от только что постриженного газона головокружительно пахнет деревенским счастьем, на клумбах в любое время года не вянут яркие цветы, и на душе делается спокойно, будто ты прожил здесь долгую мирную жизнь. Но вспоминаешь вчерашнее путешествие по городу и понимаешь, что никогда ты не станешь местным, не проникнешь в душу Лондона. Будто ты гулял среди призраков по Оксфорд-стрит, будто приснилась тебе Мраморная арка, будто померещилась роскошь Найтсбриджа. Как бы ты ни любил Британию и ее столицу, не рассчитывай на взаимность, вы останетесь чужими. Лондон – это остров на острове, окруженный со всех сторон своей таинственностью. Там полно сокровищ – однажды я пришел на блошиный рынок Портобелло в десять утра и очнулся за разглядыванием слегка поношенной кепки, явно принадлежавшей если не Шерлоку Холмсу, то инспектору Лестрейду, когда уже начало темнеть. Но охотно и за не очень большие деньги отдавая эти сокровища любому гостю, Лондон ни за что не поделится с ним своими секретами…

Собственно, это и есть верный способ поддерживать любовь – оставаться загадкой для любящего. Лондон, самый мужской из знакомых мне городов, блестяще владеет этим чисто женским умением.

Нью-Йорк невозможно описать.

Любой большой город не поддается исчерпывающему описанию. Слов не хватит, чтобы только перечислить все закоулки, пейзажи, открывающиеся с каждого перекрестка на четыре стороны, упомянуть все главные человеческие типы, встречающиеся в городской толпе, назвать все оттенки неба над домами и объяснить, как изломы, перекрестия, прямые и окружности складываются в бескрайний архитектурный рисунок… Но Нью-Йорк неописуем особым образом – никакого Нью-Йорка нет, это не город, а десятки городов, совмещенных на не очень большой для такого скопления площади, эти города пересекаются друг с другом, проникают друг в друга, не сливаясь, сосуществуют в одном пространстве и времени, не смешиваясь. Формальное деление на Манхэттен, Бруклин, Бронкс, Квинс и так далее отражает реальность, но не вполне – на одном Манхэттене, в одном квартале, в одной точке одновременно живут разные города, и населяют их разные люди.

Уже не помню, где именно, видел я такой аттракцион для туристов и детей: макет всей Земли сотках на пяти. Эйфелева башня, высотой до колен взрослому человеку, торчала в паре метров от Спасской, а в трех шагах сверкал Тадж-Махал. Наклонившись, можно было разглядеть нитку Транссибирской железнодорожной магистрали, по которой бежал игрушечный поезд, а южнее извивалась Великая Китайская стена, будто насыпанная детьми в песочнице. Эмпайр-стейт-билдинг и собор Святого Петра, Биг-Бен и пирамиды – всё там было. Нарушение пропорций и масштаба действовало на публику странным образом – дети приходили в бурный восторг, чреватый разрушением мира, а взрослые сникали, о чем-то задумывались, даже хмурились… Нью-Йорк напоминает мне этот макет, будто все города мира свезли в дельту реки Гудзон, высыпали как попало дома, скверы, обелиски, раскатали площади и впустили народ – гуляйте, где хотите. И каждый выбрал себе свой город.

…Вероятно, таких, как я, в мире много: мой Нью-Йорк создан фильмами Вуди Аллена. Этот великий поэт великого города выдумал его, как Гоголь и Достоевский выдумали Петербург, как Булгаков – Москву, а Хемингуэй – Париж… Впервые увидав Нью-Йорк, я уже смотрел на него глазами маленького очкарика, который наделил душами эти улицы и набережные, сады и мосты, маленькие кафе и гигантские эстакады. И мы с городом беседовали по душам, для чего, слава богу, не требуется знание языков. Именно языков, потому что английский там не единственный и даже вопрос, главный ли. Таксист носит чалму, продавец сосисок – арабский платок-кефайю, сосед в метро – пейсы до плеч… И все они настоящие ньюйоркцы, возможно, даже родились здесь.

…Где-то в районе сотых улиц ранним пустым утром рабочего дня вдруг оглянешься по сторонам – боже, где же я? Самая настоящая Москва, в районе «Автозаводской», пожалуй, или шоссе Энтузиастов. Серые тяжелые многоэтажки сталинско-пролетарского вида, довольно убогие магазинчики, только вывески «Продукты» не хватает, хмурые прохожие – вот разве что цветом кожи многие отличаются от московских. Да и на Питер смахивает, на Литейный в его не лучшей части или на Лиговский… И, обратите внимание, никакого отношения не имеют эти кварталы к собственно русскому Нью-Йорку, к принципиально советской ностальгии Брайтона.