Александр Кабаков - Зона обстрела (сборник)

– Эй, славяне, – заорал нарофоминский студент, – что рекламируете? Муви про банду Берии? Классная машина! Даю за нее свою жестянку, и ребята в консе еще будут вас месяц поить бадаевским пильзнером!

Тут светофор переключился, и малый быстро отстал, только в широком паккардовском зеркале еще долго видна была его машущая вслед рука.

Перед въездом на старый мост была, конечно, пробка. Мы закрыли все окна, в машине сразу стало невыносимо душно, да еще Гриша немедленно раскурил свою сигару… Она по-настоящему задремала, положив голову на мое плечо. Гарик обернулся, долго смотрел на нас, вздыхая несколько по-бабьи. Очки он поднял на лоб, кривое его, изуродованное лицо жалобно сморщилось.

– Если начнется стрельба, – сказал он тихо, – нам придется туго. Их жандармы и околоточные нажимают спуск без сомнений… Оставили б девочку дома…

– Вы же знаете, Гарик, – так же тихо ответил я, – без нее операция невозможна, это условие. Неужели вы думаете, что я потащил бы ее с собой, если б мог не брать…

– Ай, спуски-шмуски, – раздраженно перебил Гриша, – что вы устраиваете разговор из-за этих маминых поцов?! Гарик, я вам хочу рассказать, как мне говорил этот гоише тохес, Тайваньчик, мы сидели с ним на брайтонском променаде на стульчиках, вот как с вами сидим, и он мне сказал: «Никакая оружия, Григорий Исаакович, не дает силу, силу дает злость, и если вы злой с ножиком, так вы и делайте их всех вместе со всеми их фэбээрами, компьютерами и “береттами” в подмышках». Что он был сволочь и хазер, так был, но что он разбирался в том, об чем говорил, так это тоже правда. А у кого сейчас больше злость, у нас на их прокисшую кашу или у всей это мешпухи на нас, с которых они смеются и получают удовольствие?

Очередь машин начала двигаться, мы уже въехали на мост, перевалили через его середину и увидели наконец, из-за чего образовался затор.

Перед старым, с потемневшей, некогда белой облицовкой правительственным зданием, занимая и часть моста, стояли демонстранты.

Их было человек полтораста. Это были в основном прекрасно, дорого и со вкусом одетые люди средних лет, с интеллигентными и умными лицами, женщин было заметно больше. В общем их расположении, в позах и атмосфере, окружавшей толпу, более всего чувствовались непримиримость, ожесточение, неприятие всего и всех, находящихся за пределами их сплоченного, закрытого круга.

Над демонстрацией трепетали и выгибались под ветром узкие и длинные полотнища лозунгов.

«Будь проклято счастье на крови!» – было написано на одном из них.

«Не забудем, не простим» – на другом.

«Здесь были убиты десятки тысяч. Мы отомстим за кровавый октябрь!» – на третьем.

«Позор власти, кастрировавшей народ!»

«Справедливость для всех и немедленно!»

«Армии – официальное существование, России – славу!»

«Хватит убийств! Наши сыновья не должны умирать за нефть!»

«Россия – Европа! Вон азиатов из Кремля!»

«Убийцу-президента на виселицу!»

«Долой искусственную историю! Русские, боритесь за истинно народный календарь!»

– Странные люди, – сказал Гриша. Он не отрываясь глядел на протестантов, на ощупь сунул сигару в пепельницу. – Странные люди… Вид приличный, а некоторые лозунги расистские и просто людоедские…

– А, что ты говоришь, а? – Гарик хлопнул обеими руками по баранке. – Слушай, поживите здесь, как они, да? Понюхайте сами, чем здесь пахнет, может, не будете так говорить… Или мы едем, чтобы оказать поддержку здешней власти? Или, может, я чего-то не понял, слушай? Правильно все написано, я считаю…

Машина медленно двигалась в потоке, объезжающем демонстрацию, мы уже почти миновали узкое место, когда со стороны центра, в проезде между старинным небоскребом из стекла и новым конторским зданием этажей в восемьдесят, показались всадники. Они приближались на рысях, уже было видно, что это конные жандармы в боевом снаряжении – лошади в противогазах и пуленепробиваемых попонах, верховые в легких латах, шлемах с зеркальными забралами, с ручными гранатометами у седел и нагайками в занесенных руках. Толпа бросилась в разные стороны, топча транспаранты и флаги, часть побежала на набережную, по которой навстречу им уже скакал другой кавалерийский отряд в папахах и с шашками – видимо, казаки; другие повалили на мост, пробираясь между встречными машинами, но жандармы пускали лошадей в те же промежутки, настигали бегущих, и нагайки, рассекая воздух, опускались на плечи в дорогих пиджаках и пальто, на женские прически и мужские лысины, по лицам полилась кровь, яркая и прозрачная под холодным осенним солнцем.

Двое поравнялись с нашей машиной. В то же мгновение она распахнула дверцу со своей стороны, сжалась на сиденье, поджала ноги, чтобы освободить место, и молча стала втаскивать спасающихся. Перегнувшись, я помогал ей, Гриша сдвинулся на широком переднем диване к Гарику – о великие классические американские машины, слава вам! – и втянул человека на свое место. «Двери, закрывайте двери, все!» – крикнул Гарик, одновременно втискивая автомобиль в открывшееся на секунду пространство между перилами моста и замешкавшейся шестидверной белой «чайкой-континентал», объезжая по тротуару вставшую на дыбы в автомобильной тесноте полицейскую лошадь. С треском опустилась плеть на нашу крышу, но толстая кожа выдержала, а Гарик уже съезжал с моста, резко выворачивая руль вправо, и, быстро набирая скорость, мчался по набережной навстречу негустому, к счастью, движению, сворачивая налево, в поднимающиеся к Кольцу переулки…

– Кто вы, товарищи? – женщина, втиснувшаяся на наше сиденье, с изумлением оглядывалась в машине. Это была средних лет голубоглазая блондинка с грубоватыми чертами лица, плотная, одетая чересчур нарядно для демонстрации – куртка из тонкой шведской кожи, такая же юбка, бант в волосах. – Кто вы и откуда? Спасибо, вы спасли нас от этих убийц, но вы рискуете. Вам известно, что с сегодняшнего дня демонстрации и любое участие в протестах запрещены?

Мужчина, поместившийся на полу между передним и задним сиденьями, молча смотрел на нас снизу. Его толстый черный свитер на плече был разодран, одно стекло в старомодных очках пошло трещинами, из угла рта на подбородок вытекла струйкой кровь. Женщина, вдернутая Гришей через переднюю дверь, обернулась, и меня поразило ее лицо. Очень молодая, очень красивая, восточного типа брюнетка, она переводила черные, как бы без зрачков глаза с меня на Гришу, потом посмотрела на нее, на ее белый наряд – и во взгляде ее отразилась ненависть, а рот искривился отвращением.

– В маскарадных костюмах, – хрипло сказала она, – в музейной колымаге… Развлекаетесь, господа? Какие они нам «товарищи», – бросила она подруге, – настоящие буржуйские шуты, а-ар-р-тисты…