Александр Кабаков - Очень сильный пол (сборник)

Зазвонил телефон и сразу выключился. Перезванивает, дает понять, что слышала его звонок. Ну на том спасибо.

Все же они связаны неразрывно, он и эта странная, еще недавно невозможная для него женщина. До истерики уставал от нее, каждая секунда в этих трех годах была ею напряжена и вздрагивала, как перетянутая проволока. Иначе она не могла. Все в ней было поперек его представлений о женской привлекательности – и слишком самостоятельный ум, мощный, ни на секунду не прекращающий тяжкой мужской работы, и простоватая внешность, совсем не такая, как у стильных центровых девочек-дамочек, с которыми прежде имел дело, и тяжелый, неигровой характер, вдруг пересекшийся с чем-то таким же тяжким, сидящим в нем, как оказалось, очень глубоко…

Под крутым мужиком – слякоть и вечный испуг закомплексованного, жаждущего удачи мальчишки, подумал он. Ну что делать, это он знает о себе давно, одна забота – другим не показать. Но вот что под этой слякотью, кашей, пустотой есть еще более глубокий слой – угрюмой серьезности, свинцово-тяжкого размышления, – узнал только благодаря ей. Задела, зацепила что-то – и полезло наружу настоящее.

А настоящее оказалось безумием, подумал он. И додумал с холодной, деловой ясностью: да, болен, уже вторую неделю галлюцинирует, пора к врачу. Вот и сейчас – не заметил, когда началось, но в голове уже шумели, митинговали невесть как попавшие туда крикуны. Он встал, быстро прошел по комнате, из угла в угол. Полез в стол, вытащил транзистор, валявшийся там еще с тех ночей, когда приходил под утро не домой, а сюда, вымокший, небритый, встречался с другими, смеялись, от счастья все были немного не в себе, а он больше всех – сказка перла совсем уж круто, гвардейцы кардинала вот-вот пойдут в атаку!.. Но три дня и три ночи кончились, и начались скучноватые десять лет спустя, двадцать лет спустя – уже через какие-нибудь пару месяцев. А дальше и вовсе скука – скука и нарастающее уныние, безнадежность…

Он включил приемничек, плоский, черный, весь в кнопках и экранчиках, как волшебный прибор из какой-нибудь фантастики пятидесятых. «Грюндиг-космополит» захрипел едва слышно, батарейки сели. Хрип был тише, чем шум в голове…

– Валечка, если Федор Владимирович будет спрашивать, скажи, что я приеду в «Останкино» самостоятельно, мне в поликлинику заскочить надо, – сказал он, заглядывая в приемную. Валька молча кивнула на ходу: она волокла поднос с парадными чашками, чайниками и вазами с конфетами в кабинет Феди, дверь в который была открыта, оттуда слышалось радостное бульканье – о, грэйт! итс со интрестинг! – очередных визитеров. Мимо проскользнул в кабинет гладкий юноша из «паблик рилэйшнз» – переводить, и дверь закрылась. В приемной валялись дюралевые блестящие кофры и ящики от фирменной телеаппаратуры…

Он приткнул «жука» в довольно тесный ряд «шестерок» и «восьмерок» у поликлиники, весьма престижной, к которой прикрепился недавно, по совету Валеры Грушко и с его же помощью. «В нашем предпенсионном возрасте, дедушка, уже не помешает. Своевременная реанимация бывает столь же необходимой иногда, старик, как материальная помощь. Да и зуб-другой, глядишь, вставим по старой госцене…» В регистратуре было пусто – впрочем, по обе стороны барьера. Полы паркетные…

«Девушка, – позвал он, – можно вас на минутку…» Появилась чудовищно накрашенная жирная халява в коротком белом халате, надетом явно – в лучшем случае – прямо на белье. «А вы за минутку успеете?» – привычно буркнула она, видимо, даже не понимая хамскую скабрезность навсегда полюбившегося ответа. «Я бы успел, если б мог, – ответил он тихо, со значением заглядывая в бессмысленные глаза, с некоторых пор научился себя вести с отечественным сервисом, – да мне сейчас к невропатологу надо. Вот подлечусь…» – «Ну лечитесь, – протянула девица, оценивая глазом модную куртку, – только к невропатологу на сегодня талончиков уже нет, а завтра с утра приходите…» – «Ну, девушка, – скорчил он жалобную рожу, – мне же быстрее надо, а то ведь у нас с вами любовь не получится, вы ж не станете с таким нервным!» Регистраторша засмеялась: «Я бы, может, и стала, да ведь нервный не станет… Ну ладно, иди так, без записи, невропатолог сейчас свободен, а я твою карту отнесу. Фамилия, нервный?»

Невропатолог, женщина довольно молодая и миловидная, очень высокая, почти его роста, обошла вокруг него, стоявшего посреди кабинета голым до пояса, провела рукой по позвоночнику, нажала на загривок над лопатками, попросила сесть, ручкой молоточка поводила по груди, нарисовав большой крест под его маленьким. Он напрягся. Все-таки хорошо хоть одно – живота нет, не жирный. И так-то раздеваться при женщине всякий раз испытание для комплексов, а то…

– Вы, извиняюсь, верующий? – вдруг спросила врачиха, уже садясь за свой стол, листая его пустое поликлиническое дело. – Одевайтесь…

– Да. – Он ответил коротко, как всегда на этот вопрос, с тех пор как он стал официально возможен. – А что вас удивило? Или это как-то связано с моим состоянием?

– Ну почему… Просто здесь написано, что вы старший научный сотрудник… Просто странно, ученый – и в Бога верите…

– А вы не верите? – Он встал, повернулся к ней спиной, заправил рубаху в джинсы, снял со спинки стула и накинул куртку. – Вы что же, считаете, что все начинается и кончается рефлексами?

– Я крещеная, – почему-то обиженно ответила она, – так ведь я ж не старший научный. Ну ладно… В чем, собственно, ваше недомогание? Жалуетесь на что?

Он вздохнул, на секунду закрыл глаза. Начать все рассказывать этой курице было невозможно. Придется ждать, пока однажды не приедет «скорая» с сиреной и санитары не свяжут длинными полотняными лентами совсем сбрендившего, палящего по призракам старшего научного.

– Да как вам сказать… Бессонница, шум в ушах. Переутомление, наверное… – промямлил он.

– Переутомление… – с оттенком иронии по адресу переутомления научных сотрудников повторила докторша. – А если в ушах шумит, вам к терапевту надо.

Через пять минут, получив рекомендацию меньше курить, не пить кофе и, конечно, спиртного, гулять перед сном и употреблять настой валерианы, он уже гнал к «Останкино». На Шереметьевской было полно машин, у каждого светофора застревали. Слева, за храмом Нечаянныя Радости, рушилось в недра города круглое латунное блюдо солнца. Стекло рядом с его щекой нагрелось, и он вдруг почти ощутил ее прикосновение – тепло было очень похоже на тепло ее тела. Она глянула на него снизу, чуть косо повернув голову, немного испуганно и смущенно, втягивая щеки, крепко смыкая губы кольцом… Он тряхнул головой, это тоже было галлюцинацией, хотя и прекрасной. Невозможно жить во сне, да еще и за рулем.