Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)

«В программе» у Кирилла были все та же басня и стихотворение. Он прочел и басню, и стихотворение, прочел легко, с удовольствием, особенно не стараясь, а читая так, как читалось. Он уже сокрушил Брута, а сокрушив его, тут же примирился со своими недавними обидчиками. Басню он рассказал им как смешной, чуточку нелепый анекдот, и они все дружно смеялись. Ему и самому показалось смешным то, что он рассказывал, и он удивился, что не замечал этого раньше и не понимал, что именно так басню и надо читать. Стихотворение было грустным, и он читал его соответственно: искренне, просто, без декламации, точно не стихи это были вовсе, а так – короткая, но очень грустная история… Впрочем, стихи Кирилл и на предыдущих турах читал очень хорошо.

Когда Кирилл вслед за другими абитуриентами вышел в коридор, он уже знал, что поступил в училище. Но еще не успел испугаться.

Минут через десять в коридоре появился молоденький паренек, первокурсник или второкурсник, в тот вечер исполнявший функции диспетчера приемной комиссии, то есть выкликавший имена абитуриентов, формируемых в десятку, заводивший эту десятку в зал, а потом, после прослушивания, объявлявший «приговор» комиссии, и на весь коридор крикнул, почему-то очень радостно:

– На этюды никто не прошел! Все, ребятки! По домам!

Но Кирилл ему не поверил. И ничуть не удивился, когда вдруг услышал:

– Нестеров. Задержитесь на минутку. Члены комиссии желают задать вам несколько вопросов.

Он снова вошел в зал и снова предстал перед комиссией.

– Послушайте, молодой человек. Говорят, вы уже окончили институт? – спросил его ректор училища.

– Я университет кончил, – ответил Кирилл.

– Еще лучше, – улыбнулся ректор. – Так вот что я у вас хочу выяснить: вы действительно хотите стать актером? То есть поступить к нам в училище, проучиться здесь четыре года, получая тридцать рублей стипендии, исправляя свое чудовищное «р», и потом иметь весьма неопределенное будущее? Или же это ваше появление перед нами следует расценивать как… ну, скажем, психологический эксперимент, некое испытание ваших творческих способностей, за которым не скрывается никаких серьезных намерений? Только честно – серьезно или несерьезно? И не бойтесь быть со мной откровенным. Видите ли, в молодости я тоже был большим шутником.

– Конечно серьезно, если я пришел сюда… Неужели вы думаете, что я мог… – Кирилл запнулся и, чувствуя, что начинает краснеть, сердито повторил: – Конечно серьезно!

– Ну, раз серьезно, – снова улыбнулся ректор, – тогда давайте так: в училище мы вас принять не можем по двум причинам. Во-первых, вы не изволили сдать свои документы. Во-вторых, логопедическим дефектам у нас не место.

Ректор хитро прищурился на Кирилла и вдруг спросил:

– Вы, часом, диссертацию не собираетесь защищать?

«Ты что, затем меня сюда вызвал, чтобы расспросить про диссертацию?» – подумал Кирилл, а вслух сказал:

– Вообще-то, я в заочной аспирантуре…

– Вообще-то, вы в заочной аспирантуре, – повторил ректор с улыбкой, потом продолжил серьезно: – Но если вы принесете нам свои документы и согласитесь на то, чтобы мы вас зачислили в училище условно, с тем чтобы за год вы исправили свое «р» и мы смогли бы перевести вас на второй курс уже полноправным студентом, то мы автоматически поставим вам две «пятерки» – одну за третий тур, а другую за этюды, на которых вам делать нечего – и допустим вас к общеобразовательным экзаменам. Полагаю, что с ними у вас не возникнет трудностей… Короче, даю вам месяц. Только, ради бога, не спешите. Подумайте хорошенько и, если все ж таки надумаете, приходите к нам. – И уже совсем серьезно, грустно даже, добавил: – Человек вы, конечно, способный. Я бы сказал – талантливый. На этот счет ни у кого из членов комиссии нет сомнений.

«Боже мой! Зачем все это?! Нет, кто-то из нас двоих точно рехнулся!» – вдруг с ужасом подумал Кирилл.

Потом Кирилла отвели от ректора в глубь зала, где его окружили какие-то люди, видимо члены комиссии, а также несколько студентов, которые пожимали ему руки, поздравляли, задавали вопросы, один другого непонятнее. Несколько человек, например, интересовались, не имеет ли он, Кирилл, какое-нибудь отношение к Нестерову. Кирилл никак не мог уяснить себе, о каком Нестерове идет речь – о художнике, об авторе «мертвой петли», а может быть, актере? Но чем решительнее не понимал, тем убежденнее мотал головой, дескать, никакого отношения не имел, не имеет и иметь не может.

Потом подошел человек с мучительно знакомым лицом и громогласно объявил Кириллу:

– Знаете кто вы? Вы – интеллектуальный актер. Такие люди, как вы, позарез нужны нашему театру! – Потом нагнулся к Кириллу и шепотом ему на ухо: – Ведь играть-то теперь совсем некому. А? Вот то-то и оно. – И опять во весь голос: – Нет, вы бесспорно талантливы. Вы даже сами не подозреваете, как вы талантливы! – И даже хлопнул Кирилла по плечу.

Потом всех оттеснил и оттащил Кирилла в сторону педагог, который слушал его на втором туре и который, как оказалось, в тот год набирал курс и потом четыре года был художественным руководителем у Кирилла. Этот не поздравлял и не восторгался, а сразу же перешел к делу и заодно на «ты» с Кириллом.

– Слушай, – говорил он, ухватив Кирилла за рукав пиджака и не отпуская, точно опасался, что Кирилл сбежит, не дослушав, – если вдруг тебе не удастся уйти с работы через месяц, то место я для тебя подержу. Крайний срок – начало второго семестра. Курс в целом довольно слабый набирается… А на четвертом курсе поставим с тобой «Юлия Цезаря». Марка Антония будешь у меня играть. Хочешь Марка Антония?

«Какого еще Марка Антония?! Да никуда я не собираюсь! Я же не сумасшедший!» – думал Кирилл, все больше пугаясь того, что творилось вокруг него, и, со всем соглашаясь и на все кивая в ответ, норовил побыстрее выбраться из актового зала и бежать из училища, унося ноги подобру-поздорову.

Домой Кирилл попал около часу ночи. Пока доехал до Димы Стрельчика, пока поднял его с постели, пока тот приходил в себя, пока ловили на проспекте такси…

Ленка открыла им дверь, но не успели они перешагнуть через порог, как она уже все поняла. Вдруг сильно побледнела и отшатнулась в глубину прихожей.

– Я так и знала, – прошептала она; вид у нее был такой, словно ей принесли похоронку.

Больше она ни слова не сказала. Молча накрыла на кухне стол, молча постелила в маленькой комнате раскладушку для Димы. Говорил Кирилл, много и возбужденно говорил Дима, а Ленка все время молчала. Залпом выпила бокал вина и потом, не отрываясь, смотрела на Кирилла, долгим, жадным взглядом, точно прощаясь. И все время улыбалась.

Улыбка у нее была странной: жалкой какой-то, затравленной, точно и не улыбка вовсе, а тик, застывший на лице и превративший лицо в маску. И только глаза были живыми. Больные живые глаза.