Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)

Сторож перестал хохотать и снова навел фонарь на Стасика.

– Так ты, значит, разведчик?

Стасик молчал, опустив голову.

– Разведчик он, понимаешь ли, – сказал сторож, закашлялся и с шумом сплюнул.

– Значит, разведчик, говоришь, – повторил сторож и чмокнул в темноте губами, вытирая рот.

«Он пьяный», – догадался Стасик.

– А что это у тебя за палка? Вместо винтовки, что ли? А, разведчик?

Только теперь Стасик заметил, что продолжает держать в руке палку, и швырнул ее в кусты.

– Слушай, разведчик, – продолжал насмешливый голос, – а бабка твоя знает, что ты ночью в разведку пошел? Может, это она тебя послала? А? Слышь, что говорю, разведчик?

Сторож опять захохотал и захаркал, а Стасик на всякий случай сделал еще один шаг назад.

– Да ты не бойся меня, чучело! – прохрипел сторож. – Разведчиков я уважаю. Я сам разведчик, если хочешь знать.

Сторож шагнул к Стасику, опустил ему на плечо тяжелую руку, дохнул в лицо, а Стасик вдруг вспомнил, как однажды, года три или четыре назад, Оглоед пришел к ним на дачу, поговорил о чем-то с бабушкой, а потом схватил Стасика на руки и дыхнул на него так же противно и гадко. От этого запаха у Стасика к горлу подступила тошнота, и он еле сдержался, чтобы не заплакать; до этого ему никогда не приходилось встречать людей, у которых бы так гадко пахло изо рта. А Оглоед продолжал тискать его, трепал по голове, щипал за щеки. Никто никогда не щипал Стасика за щеки; это было очень больно и унизительно.

– Да ладно, не выдам я тебя твоей бабке, так уж и быть, – сказал сторож и надавил на плечо Стасику. Стасик попытался освободиться, но сторож лишь крепче прижал его к земле, чаще задышал ему в лицо перегаром: – Мне-то какое дело! Вот кабы ты был моим сыном, тогда, конечно, скинул бы с тебя портки и хорошенько надраил задницу. Я бы тебе такую разведку показал, что на всю жизнь запомнил бы! Вон спроси у Витьки. Он тебе расскажет, как я их учу уму-разуму… А бабке твоей я ничего не скажу. Слово старого разведчика!

Сторож отпустил Стасика, сунул фонарь под мышку и полез в карман за папиросой.

– Ну ладно, посмеялись и будет, – проговорил он. – Пойдем, провожу тебя до дому. А то еще заплутаешься в темноте-то.

«Пропало генеральное наступление», – с тоской подумал Стасик и вспомнил, как однажды, когда они купались в реке, Витька отжимал в кустах трусы, и Стасик увидел у него на заду багровые ссадины. «Вчера батя очень злой был и драл пряжкой, – деловито пояснил Витька. – Пьяный потому что. Он, когда трезвый, никогда нас не дерет, даже если нашкодим. Зато когда выпьет, все нам припоминает и дерет, пока мамка не отнимет». У Оглоеда было трое детей – два мальчика и одна девочка. Он и ее бил, но только не ремнем, а крапивой. «Сек крапивой» – так это вроде называлось. Стасика никто никогда не бил и не сек ни ремнем, ни крапивой, и рассказы ребят – а они довольно охотно рассказывали о наказаниях – повергали его в ужас, от которого он долго потом не мог оправиться.

Сторож закурил папиросу, сплюнул и сказал:

– Пошли, чучело.

Стасик не двинулся с места. В ужасе смотрел он на Оглоеда и вдруг сказал:

– Нет, вы не старый разведчик. Вы Оглоед!

– Чего? – не понял сторож. Он вынул изо рта папиросу и тупо уставился на Стасика.

– Вы не разведчик. Вы фашист – вот вы кто, – повторил Стасик, как можно шире открыл глаза и сделал шаг назад.

Сторож тряхнул головой, будто хотел вытряхнуть из нее хмель и понять, чего от него добивается этот до смерти напуганный мальчишка, потом нахмурился, сунул папиросу обратно в рот и спокойно спросил:

– Ты сдурел?

– Вы не разведчик. Вы бьете детей. Вы Оглоед и фашист.

– Ах вот оно что, – прохрипел сторож, шагнул к Стасику и, схватив его двумя пальцами за ухо, притянул к себе. Стасик взвизгнул от боли и ужаса и зажмурился.

– Пустите, дяденька, пустите меня! – запищал он тоненьким голоском. – Вы не имеете права меня бить! Пустите, дяденька!

– А ты зачем мне грубишь, чучело? – спросил сторож неожиданно ласковым и трезвым голосом.

– Я вам не грублю! Я вам просто сказал, что вы Оглоед. Вас так все называют. А вы и есть Оглоед, – бормотал скороговоркой Стасик.

– Ах вот оно что, – повторил сторож, раздвинул ноги, просунул между ними Стаськину голову и стиснул ее коленями. Стасик попытался сесть на землю, но сторож так больно стиснул ему шею, что он не мог пошевелиться.

– Как ты меня называешь? – спрашивал сторож. Стасик молчал, сучил ногами по земле, вцепившись руками в штаны сторожа. Штаны были пыльные и грязные, от них пахло навозом и еще какой-то дрянью, а сторож все сильнее сжимал колени.

Стасик заплакал. Не столько от боли, он был терпеливым к боли. Бессилие – вот что казалось нестерпимым, самым страшным, унизительным, гадким…

– Пустите меня! Вы… дрянь, вы… Ой! Пу-у-сти-и-те! Вы все равно Оглоед… Ой! больно!.. Дяденька, не надо, больно же!.. Вы… вы все равно…

Сторож разжал колени, и Стасик уткнулся носом в землю. Но сторож не дал ему опомниться, снова дернул Стасика за ухо, опять зажал ему голову у себя между коленей, влепил ему по заду три увесистые плюхи, потом схватил за шиворот, поднял на ноги и притянул к себе.

– Это тебе за Оглоеда, – пояснил он. – А теперь иди к своей бабке и скажи, что дядя Федя задал тебе трепку. Я думаю, она тебе еще добавит за то, что шляешься по ночам. Дуй, жалуйся, сопля ученая!

Сторож выругался, засмеялся и, отпустив Стасика, не спеша пошел по дороге, светя себе под ноги фонариком.

Стасик добрался до кустов, упал в траву и заплакал в полную силу. Он дергал ногами, стучал кулаками о землю и ненавидел себя за то, что он такой маленький, слабый, что его так просто схватить за ухо, поставить на колени, зажать ему голову между ног, что ему первый раз в жизни надрали уши, что он ничего не мог сделать с Оглоедом: ни укусить его, ни ударить, ни плюнуть ему в лицо, что он даже слез своих не мог сдержать… Потом он затих и не шевелился. Потом вскочил на ноги, стал искать в кустах палку. Он нашел ее, прижал к груди, потом нырнул в кусты и побежал вдоль ручья в сторону оврага…

Добравшись до оврага, Станислав остановился и перевел дух.

Времени у Станислава было в обрез. Ему предстояло еще добраться до штаба противника, нанести на карту расположение основных огневых точек и потом вернуться к своим до того, как начнет светать. Если бы не этот проклятый полицай, он уже давно был бы у штаба. Но что поделаешь – на войне всякое случается, тем более в разведке.

«Он пошел в сторону оврага, – рассуждал Станислав. – Понятно – так ему ближе до комендатуры. Значит, самое удобное место для засады – у мостика, когда он будет переходить с одного берега на другой».

Приняв решение, Станислав побежал лесом параллельно оврагу. Ветки хлестали его по лицу, корни деревьев и пни цепляли за ноги, но Станислав упорно прорывался сквозь эти препятствия и остановился лишь тогда, когда добрался до места. Он укрылся в кустах на краю оврага и всматривался в темноту, часто дыша и стискивая в руках карабин.