Василий Аксенов - Одно сплошное Карузо (сборник)

Утром 23 июня жена нашего дяди, то есть наша тётя, домашней машинкой окатывала ему голову под ноль. И плакала. Конечно, плакала, неразумная женщина…

Голова дяди стала похожа на красивый узкий топор.

Дядя вышел во двор и стал крутить «солнышко» на турнике, а мы в привычном восхищении следили за игрой его мускулатуры. Весь организм дяди был отлично подготовлен к боевым действиям.

И вот мы сфотографировались на память. На снимке запечатлелись: мускулистый и весёлый дядя в шёлковой тенниске; светлоглазая тётя в платье с оборками, мы с сестрёнкой и два карапуза, личные дети дяди и тёти, а также наша бабушка со своим непроницаемым важным лицом.

Дядя взял вещмешок и отправился в Парк культуры и отдыха, на сборный пункт. Мы шли за ним, ужасно гордые. Я уже видел, как наш дядя то ли танкистом, то ли кавалеристом въезжает в Берлин, то ли лётчиком сбрасывает смертоносный груз на головы комически ужасных врагов.

Однако произошло совсем непредвиденное: наш дядя не попал на театр военных действий. Он был отправлен в противоположную сторону, во Владивосток, и всю войну прослужил в береговой артиллерии.

От него приходили длинные письма, и тётя иногда читала некоторые места вслух.

– Я не уничтожил ни одного фашиста, не получил ни одной раны. Я живу в полной безопасности в то время, когда идёт кровавая священная война. Как я посмотрю в глаза детям? Пойми, родная, мне не нужно никаких наград и отличий, я просто хочу исполнить свой долг.

Нужно ли объяснять, что наш дядя вовсе не был каким-то там отпетым воякой-рубакой, он вообще-то был невоенным человеком, просто он всей своей жизнью, всем своим воспитанием был подготовлен к грозному часу, к отпору, и вот, когда этот час настал, он оказался в стороне.

Честно говоря, мы были сильно разочарованы, что наш дядя был лишён возможности проявлять свой героизм и свою прекрасную физическую подготовку, и единственно, что утешало, например, меня – это удивительное понятие Береговая Артиллерия, сами эти слова, многозначительно перекатывающиеся во рту, голубые морские пушки.

Я видел какой-то фильм и в фильме этом холм с кустиками и козой. И вот этот холм разъезжается вдруг на две части, и из тёмных его недр поднимается стальная платформа с гигантскими пушками и с деловито снующими фигурками моряков. Вот что такое Береговая Артиллерия, грозная таинственная сила, и там среди сказочно прекрасных голубых морских пушек живёт наш дядя.

Во время войны население нашего тылового города увеличилось почти катастрофически. По улицам бродили толпы выздоравливающих раненых. Вид мужчины в грязном байковом халате и в кальсонах с завязочками стал привычным и никого не смущал. Огромные ленинградские научно-исследовательские институты ютились в бывших магазинах, складах, даже в разных летних павильонах, кое-как утеплённых.

Во всех квартирах жили эвакуированные, и через нашу тридцатиметровую комнату за военные годы прошло их немало. Были времена, когда на ночь почти вся мебель выносилась в коридор, и мы вместе с эвакуированными спали на полу вплотную друг к другу.

К концу войны из всех эвакуированных остались у нас только четверо: контуженный офицер Виктор, служивший в каком-то тыловом учреждении, его жена, уныло озабоченная и глуповато задумчивая женщина, казавшаяся иногда его матерью, а также молодая ленинградка Ната, лаборант военного научно-исследовательского института, со своей престарелой мамашей, ставшей к тому времени задушевной подругой нашей бабки…

Так или иначе, но все эти годы прошли, и через несколько месяцев после разгрома Японии к нам вернулся наш дядя.

Он выпрыгнул из вагона, весёлый, сияющий, в накинутой на плечи чёрной офицерской шинели, всех обнял, всех крепко-крепко обнял, а малышей подбросил в воздух, потом опять прыгнул в вагон и снова выпрыгнул оттуда уже с мешком дальневосточной царственной рыбы горбуши.

Всё-таки ему удалось немного повоевать, нашему дяде. Он участвовал в какой-то десантной операции в Корее, забросал гранатами пулемётное гнездо и получил свою медаль «За отвагу», которая сейчас висела у него на груди. Всё-таки пригодилась ему немного довоенная физкультурная подготовка.

В комнате нашей эвакуированные тем временем жили своей жизнью. Виктор по обыкновению сидел у стола и разбирал свой пистолет на газетке, жена его что-то штопала, а Ната кормила чечевичным супом заболевшую мамашу.

Когда распахнулась дверь и весёлой гурьбой в комнату вошла наша семья во главе с дядей, эвакуированные повернулись и посмотрели на нас как бы испуганными, очень большими, во всяком случае странными глазами.

И дядя, вошедший со смехом, с каким-то бурным рассказом на устах, вдруг осёкся и тоже посмотрел на этих чужих ему людей каким-то странным, боязливым взглядом.

Тётя много раз писала ему во Владивосток и о Викторе, и о Нате, он знал, что они стали нам за эти годы почти родственниками, и всегда передавал им в письмах приветы, но, может быть, как раз в момент приезда он забыл про них, а может быть, комната наша показалась ему в этот момент совсем чужой, запущенной и захламленной, совсем не той комнатой, о которой он мечтал там, в Береговой Артиллерии, среди голубых морских пушек; во всяком случае радость его чем-то была нарушена.

Виктор встал, и встала Ната, и дядя, широко улыбнувшись, шагнул к ним – давайте знакомиться.

Пришли соседи. Появился эмалированный таз с винегретом. Нарезана была толстыми ломтями красная рыба горбуша немыслимой вкусноты. В центре стола была торжественно водружена бутылка со спиртом.

Среди гостей были фронтовики, обвешанные орденами и медалями, и Виктор, передёргиваясь от сильного тика, прицепил к своему кителю многочисленные боевые награды, но всё равно самым замечательным, самым весёлым, ловким и остроумным был в этот вечер наш дядя, береговой артиллерист Тихоокеанского флота, с его единственной медалькой на синей груди. Радость его уже ничем больше не нарушалась в этот вечер, и только иногда они с тётей обменивались непонятными для нас мглистыми дрожащими взглядами.

Началась мирная жизнь. По утрам дядя появлялся голый по пояс из-за ситцевой ширмочки, крутил в могучих руках чугунные утюги, кричал нам: «Подъём, манная каша!» Нёс всякую смешную околесицу: «На стене часы висели, тараканы стрелки съели, мухи гири оборвали, и часы ходить не стали», – и мы с весёлым гоготом вскакивали со своих тюфяков.

Однажды он повёл всю нашу квартиру в Парк культуры. Женщины шли впереди, а мы, мужчины, солидно двигались сзади. Навстречу нам попалась компания военных девушек, затянутых в гимнастёрки, перетянутых ремнями. Стройные, крепкие ноги в высоких сапогах.

– Вот, Виктор, – сказал дядя, – когда видишь таких девчат, сам молодым себя чувствуешь. Верно?