Лия Флеминг - Спасенная с «Титаника»

– Будем сами гнать, – предложил Орландо.

Недостатка в толковых идеях сын Сальви никогда не испытывал. Он успел закупить прессованные виноградные выжимки в брикетах, по виду напоминавших кирпичи. Все, что требуется – добавить воды и сахара. После того, как смесь перебродит, получится вполне приличное вино.

– А еще лучше, сделаем аппарат для перегонки, и у нас будет превосходная граппа собственного изготовления, как в старые добрые времена, – подхватил Анджело.

– Только через мой труп! – заявила Кэтлин. – Никакого самогона в квартире! В последний раз, когда мой дядя гнал самогон, аппарат взорвался, в доме выбило стекла, и осколком убило корову.

Сальви и Анджело, однако, это не отпугнуло. Они сами собрали перегонный куб, все элементы которого можно было легко отсоединить и спрятать в разные места в том случае, если полиция устроит рейд.

Орландо предложил взять полицейского, патрулирующего квартал, «в долю», то есть платить ему небольшие суммы, чтобы тот закрывал глаза на их действия. Дескать, такое практикуется по всему городу. Подвал фруктовой лавки идеально подходил для воплощения плана. Там стояли старые бочки, которые предстояло отмыть, и было предостаточно места для домашней винокурни.

– Начнем с самого простого: чистим фрукты, берем мякоть, выдавливаем сок и пропускаем по трубкам, – скомандовал Анджело, который еще в детстве часто наблюдал за всем процессом. Сальви, не разбиравшийся в тонкостях дела, взял на себя роль «человека-вывески». Кроме всего прочего, Анджело залил сахарным сиропом виноградные выжимки и рассовал их по бочкам для перебраживания, надеясь, что свершится библейское чудо и вода превратится в вино.

Удачные результаты эксперимента с граппой вдохновили Орландо на мысль вычищать арбузы изнутри, заполнять их свежеприготовленным напитком и продавать эти «сосуды», запечатывая верхушки воском, чтобы покупатели несли их домой с чистой совестью. Слухи об «особенно вкусных» арбузах от Бартолини распространилась так широко, что однажды человек в мягкой черной шляпе вошел в лавку и, наставив на Сальви дуло пистолета, заявил:

– Либо вы делитесь прибылью, либо мы «стучим» копам о ваших делишках. Без нашего разрешения тут никто алкогольным бизнесом не занимается, capisce ? [18]

– То есть насчет самогона все знают, а насчет вина – нет. Вот и хорошо, – пробормотал Анджело, довольный своим предприятием. – От этих людей ничего не утаишь, – пожал плечами он. – У них все под контролем. Как нам не потерять бизнес? Пока платим – живем, а как только откажемся, сразу взлетим на воздух.

Таковы были несправедливые правила игры в Нижнем Ист-Сайде. Каждый вздох моментально доходил до банды Рицци. Они – «семья» и связаны с еще более крупными мафиозными кланами. Бартолини же – так, мелкие сошки, от них легко избавиться, если они выйдут за рамки дозволенного. С другой стороны, бандитам выгоден бизнес Бартолини. Они поставляют качественную выпивку, настоящий продукт, а не разбавленную водой дрянь. Лучше платить дань мафии и получать свою прибыль, чем смотреть, как она уходит в какую-нибудь лавку в соседнем квартале. Неужели умники, которые управляют страной, не понимают, что своим дурацким законом превратили контрабандный алкоголь в жидкое золото, которое рекой льется в карманы нью-йоркских гангстеров?

Полиция нагрянула вечером, когда Бартолини уже закрывали лавку и собирались заняться розливом спиртного. «Синие мундиры», набившись в магазин, заглядывали в каждый угол в поисках бутылок, а Сальви невозмутимо обкладывал арбузные и дынные «бомбы» соломой.

– Помещение в вашем распоряжении, господа, только прошу, не повредите мои фрукты, – сказал он и хитро подмигнул.

Двое копов рылись в подвале, не обращая внимания на шланги, спрятанные вместе с разным хламом в отдельных мешках. Со стороны казалось, будто это обычные мусорные мешки, подготовленные к вывозу.

– Что в бочках? – с ухмылкой спросил полицейский: он нашел, что искал.

– Плодово-ягодный уксус, – пожал плечами Анджело, чувствуя, что игра кончена. – Мы готовим его для заправки салатов.

– По запаху что-то не похоже на уксус. Открывайте, – потребовал коп.

У Анджело упало сердце. Все, их поймали с поличным. Он подставил оловянную кружку и отвернул кран. Все его труды пойдут в сточную канаву.

Полицейский пригубил жидкость и сплюнул.

– Черт возьми, ну и гадость! Хотели меня надуть? И как только вы, итальяшки, поливаете свои помидоры этой отравой? У нормальных людей желудки не выдержат, только вам и сгодится.

Он отшвырнул кружку и полез вверх по лестнице, оставив Анджело растерянно смотреть на бочки. Что скажет Сальви? Они потерпели неудачу: все вино действительно превратилось в уксус, и его придется вылить. Анджело вздохнул. Ничего, Рим не сразу строился.

Мэй как будто бы сползла на самое дно глубокой ямы и теперь, после того первого свидания с Эллой, когда они смотрели друг на друга через стекло, медленно начала выбираться из трясины черной депрессии. Каждое утро она направлялась в рабочую комнату, где ей выдавали нитки для несложного рукоделия. Стеклянный столик на колесиках, на котором развозили лекарства, никуда не делся, и Мэй, как ребенок, открывала рот, получая свою дозу серы и патоки. Может, если она будет послушной, ее быстрее отсюда выпустят? Иногда, перебирая коклюшками и сосредоточенно выплетая узор, она испытывала удовольствие: из-под ее рук выходило настоящее кружево, простенькое, но красивое.

Все чаще во время прогулок по больничному саду ноги уже не казались такими тяжелыми, а свежий воздух обжигал грудь. К ней начали возвращаться ощущения, но вместе с маленькими радостями вернулась и боль – боль потерь, которая навсегда поселилась в сердце. Джо и Элен мертвы, зато есть Элла. Беспокойство, тревога за девочку в окне, которая в одиночку нашла дорогу к лечебнице и привезла ей свои рисунки, ускорили процесс выздоровления. Однажды ночью Мэй вдруг осознала, что, наверное, все-таки совершила в жизни что-то хорошее, раз заслужила любовь этого ребенка, и неважно, что она не настоящая мать.

Цвета постепенно становились ярче: зеленела молодая листва, блестели на солнце красные кирпичные стены лечебницы. Темное облако апатии и тяжелой усталости уже не давило на лоб Мэй, и она знала, что надежда вернуться домой есть, только для ее осуществления нужно держать язык за зубами.

– Почему вы утверждаете, что Элла – не ваша дочь? – в очередной раз спросил доктор Спенс, вглядываясь в лицо Мэй.

Продолжать утаивать истину нелегко, однако у Мэй хватает здравого смысла понимать, что ее поступок на шлюпке может быть приравнен к преступлению и тогда ей грозит тюрьма. Все, что случилось с ней, не имеет значения, а Эллу никак нельзя оставлять одну. Любой ценой нужно сдержаться – прикусить губу, проглотить язык, но не выдать правду.