Ирина Крицкая - У женщин грехов не бывает!

– Пройдет, маленькая, оближи его, и пройдет.

У него глаза опять загорелись, я облизывала лимон и вставляла себе, а Лера командовал:

– Прошел? Хорошо. Покажи мне… Умничка, вставила. Теперь толкай его…

– Он застрял! Лера, как он выйдет?

– Выйдет, маленькая. Ты потужишься – и он выйдет.

Я раскрыла ноги перед камерой:

– Поймай его! Лера! Хочу вытолкнуть к тебе в ручки. Смотри!

Он прикусил губы и ждал, ждал, ждал, когда лимончик упадет на ковер.

– Обалдеть. Сделай еще раз! Сфоткай его мне. Ироччччка! Я хочу такую фотку!

Я уснула в пять или в шесть, а Лера не ложился, ему через час нужно было выходить на работу. Целый час он рассматривал лимон и гладил пальцем по монитору, и языком тянулся. Прозвенел будильник. Он вздрогнул: «Да, я ненормальный», – головой тряхнул. И пошел в свой ресторан. Один, по Аришоми, холодным утром Лерочка мой топал, куртец на ходу застегивал, буробил про себя: «Целый час… Целый час… Маленькая, целый час смотрел твою писечку… Что такое? Я уже ничего не понимаю».

Было у меня ощущение тревоги. Я точно помню, было. Устала я!

Утром муж получил мой подарок, живого зайчишку, и после обеда мы поехали в поле. Это рядом, по той убитой дороге, что идет через елки, по лесу, вокруг аэродрома. С дороги было видно и радары, и новые «миги» с горбатенькими носами, целый ряд. Мы остановились сразу за полосой и выпустили зайца. Дали ему секунду, чтобы собаки смогли поработать, и заорали:

– Вот! Вот! Вот!

А заяц дернул! Дал конкретного стрекача. Вся свора, девять собак, кинулась за ним. Борзые летели по белому полю. Рыжее, черное, серое – все смешалось в один бешеный клубок. А потом гонка растянулась, так что каждую собаку было видно на рывке. Зайчик петлял и как будто знал местность, заворачивал в рощу. Ардан загонял его на Аришку, но зайчик вывернул к балке. В этот момент даже мне стало понятно – шансов нет. Собаки увязали в сугробах, скакали тяжело, сгибались пополам, с трудом выпрыгивали, теряя секунды. Их тонкие спины гнулись, и у них уже не было сил рвать и тянуться в струну. Слишком глубок и тяжел был снег. А зайчик, легкий, маленький, петлял от них, выгибался дугой, прижимал к спине длинные черные уши… Ушел.

С мороза я легла вздремнуть на часочек. В нашей общей с мужем спальне я отрубилась. А телефон забыла! Да! Забыла в шубе я свой телефон. А там будильник был на шесть вечера. Потому что я Леру с работы ждала!

Из лифта он отправил мне смс: «Я уже дома. Жду свою маленькую любимую Ирочку». Будильник зазвонил. Будильник играл марш. Веселый гусарский марш. На три повтора я его поставила. За столом, на кухне, где мой муж и гости играли в покер, все сразу закрутили головами: «У кого? У кого?».

Я еще спала, когда муж вытащил меня из постели. Встряхнул за плечи – и телефоном мне в лицо: «Что это?».

Я прочитала: «Я уже дома. Жду свою маленькую любимую Ирочку». И муж прочитал еще раз. И снова начал трясти меня за плечи: «Что это такое? Что это? Кто тут маленькая любимая Ирочка?». А я еще подумала в первую минуту: «Слава богу, он узнал…».

А потому что мы не врали никогда друг другу. Не было у нас концептуального системного вранья. И поэтому он рвал на мне рубашку и смотрел испуганными глазами, как будто это не я перед ним в нашей постели лежала, а чужая злая тетка.

Я поправила лямку на плече и спросила:

– Может… номером ошиблись?

А муж вдруг тоже стал чужим и незнакомым и повторял одно и то же:

– Кто тут маленькая любимая Ирочка? А? Я не понял? Кто тут маленькая любимая Ирочка?

– Не ругайся… – я сказала.

– Не ругайся? К тебе приходит смс из Израиля!!! Через месяц после того, как ты оттуда вернулась! А ты говоришь, не ругайся?

Глаза мужа наливались кровью – я первый раз увидела, чтобы у него так страшно краснели глаза. Я думала, это все метафора, это неправда, но глаза мужа действительно стали красными. Я испугалась и начала мямлить:

– К нам… к нашей семье… к тебе… это не имеет никакого отношения.

Муж нажал вызов. «Дааа… Моя заенка…» – Лера мяукнул. И я побежала.

По лестнице бежала. В разорванной рубахе, босиком. Муж догонял, я вырывалась. Со стен посыпалось стекло. Все наши дипломы собачьи, семейные фотографии падали. Стекла вдребезги летели. В гостиной я остановилась. Хотела тихо прошмыгнуть, чтобы никто меня случайно не увидел. На кухне еще играли в карты, и было слышно:

– На хрен я не пойду ни на какие выборы!

Муж тоже остановился. Огляделся. Елочка в углу стояла. Двухметровая. Хорошо, что детей не было. Он вырвал из штатива эту елку. Гирлянда потухла. Я согнулась, спрятала лицо от иголок. Игрушки захрустели под ногами. Кто-то выглянул из кухни, сказал: «Ого, какие у вас ролевые игры», – и быстро закрыл дверь. А я уже бежала в свой подвал, туда уж точно никто не зайдет.

Муж замкнул дверь. У себя в бильярдной достал коньяк из бара. «Зачем?» – я подумала. И отлетела на пол. Жесткий пол, гранитный. Я еще пыталась, зря, конечно, мужа погладить, руку протянула к его колену:

– Сейчас… сейчас я объясню…

А его трясло. Руки тряслись и плечи, и губы, как в лихорадке.

– Хер тут объяснять! – Он швырнул меня в угол. Открыл бутылку.

– Пей, сука! – на меня орал.

Это лишнее, конечно, было. Я не пьянею, когда мне нужно контролировать свой мозг. Не надо было. Я выпила. Не помню сколько. И передумала. Я передумала, мне расхотелось говорить ему правду.

– Только вирт! – я кричала. – Только вирт!

Он схватил меня за шкирку. И опять испугал меня кровавыми глазами.

– Дура! Ты что, не понимаешь? Нет никакого вирта! Секс всегда секс!

Это он в лицо мне проорал, и я отключилась. Нет… не совсем отключилась. Я все видела. Мое тело валялось на полу. Спиной я билась о плиты. Но сама я была где-то в стороне. На подоконнике, наверху, у маленького окна я сидела и наблюдала.

В углу стояли коробки с моими книжками, которые я еще не успела отвезти на базу. Муж достал одну из пачки, усмехнулся и швырнул в меня.

– Ты понимаешь, что ты сука? Тебя хоть что-то кроме твоей пизды и твоих писулек интересует?

Он расстегнул ремень. А я ему не отвечала. Мне было пофиг, что он делает. Я ждала, когда все кончится. Он прижал меня к полу, улыбнулся, некрасиво, страшно оскалился: «Все, сука! Никакого тебе Телявива!» – Сказал и раскидал мои ноги.

Он меня укатывал. В гранитную плиту. Упирался лбом в мой лоб. И наговаривал. Ритмично:

– Твои книжки…

…полная… херня…

…своими писульками…

…ты просто пытаешься…

…оправдать свое блядство…

…Какая ты на хер писательница-а-а-а…

…Ты просто… шалава…

…циничная сука…

…такая же точно

…как твой еврей…

Я поняла – ему больно. Да, разумеется, очень больно. Он рукой шарил у себя на горле, майку порвать хотел, задыхался. Он еще никогда так не мучился. Он не знал еще, что боль, и жалость, и обида, и злость, и ревность могут вспыхнуть одновременно. Все сразу – и так сильно. Он не мог терпеть. Он плакал надо мной. Он вдавливал меня в пол, от его тяжести плечи мне сводило судорогой и на спине оставалась цепочка черных синяков.