Андрей Остальский - КонтрЭволюция

Готовить котлеты из кулинарии — проще некуда. Швырнул на сковородку, и готово дело. Проблема была только в том, что, за неимением каких бы то ни было упаковочных материалов или пакетов, котлеты заворачивали в грубую белую бумагу, к которой приклеивалась панировка. И, придя домой, приходилось потом полуфабрикаты мучительно отлеплять. При этом они теряли форму. Но все равно, добыть котлеты было большой удачей, расхватывали их мгновенно, а потому надо было спешить.

Наталья кубарем скатилась по лестнице. По дороге в кулинарию почти бежала, и все равно в какой-то момент ощутила что-то вроде легкого беспокойства, точно укололо ее что-то. Повертела головой на бегу, но ничего подозрительного ей на глаза не попалось. Но потом домой она шла не спеша, и вот тут-то у нее появилось сильное, стойкое ощущение, что кто-то за ней следит.

Наталья вспомнила какой-то роман про разведчиков, который читала в детстве. Там было описано два способа определения слежки: один — резко остановиться перед витриной и внимательно смотреть в отражение. Второй — притвориться, что у тебя развязался шнурок на ботинке, присесть, будто для того, чтобы его завязать. Причем присесть так, чтобы хотя бы краем глаза видеть происходящее за твоей спиной.

Но с витринами в Рязани дело обстояло неважно, по крайней мере, на улице Урицкого. На ногах у нее были легкие старенькие туфельки, никаких шнурков. Так что оба способа отпадали. Но зато Наталья придумала третий. Что, если резко-резко развернуться и пойти в обратную сторону? Демонстративно хлопнуть себя по лбу при этом — дескать, ой, забыла! Быстро и решительно идти в обратную сторону, не слишком заметно, но внимательно наблюдая за событиями. Посмотреть: кто шел за ней? Кто остановился, развернулся или стал колебаться, пытаясь сообразить, как реагировать на изменение направления движения?

Наталья так и сделала. Только по лбу долбанула себя по неопытности слишком сильно, невольно остановилась, морщась от боли. И упустила важнейший первый момент. Никого определенного вычислить не смогла. Никто не вызывал особых подозрений: ни знакомых, ни сексуально возбужденных, ни ярко выраженных альфа-кобелей видно не было. Какие-то все вялые, замухрышистые, провинциальные граждане. С лицом, выражающим в основном простую мысль: где бы достать приличной еды или выпивки?

Вот разве что одна женщина показалась ей знакомой — крашенная перекисью водорода блондинка в светло-коричневом замшевом пальто. Наталья видела недавно нечто очень похожее на исполкомовской распродаже, классное пальто, между прочим, тоже производство Венгрии, как и ее белая шубка. Наталье очень хотелось тогда купить и то, и другое, но денег не хватало, да и нахально было бы претендовать сразу на две сверхдефицитные вещи. Пальто отвлекло ее от лица, поэтому она его толком не рассмотрела. Замшевая прошла мимо, не удостоив Наталью даже мимолетным взглядом. Но что-то в ней Наталью беспокоило, она только никак не могла понять, что.

А на третий день Наталья отправилась в гости к Ирке. Шла она не очень охотно. В прошлый раз подруга обманула ее, клялась и божилась, что будут у нее только две их общие одноклассницы, но те пришли с мужьями и, конечно, кончилось тем, что оба стали за Натальей ухлестывать. Подруги дулись, Ирка выпила слишком много белого вина, хохотала и подначивала ухажеров, тоже не слишком трезвых. А потом еще и Иркин Михаил, всерьез уже набравшись, тоже не утерпел, на других глядючи, и бросился весьма неуклюже флиртовать. Тут Ирке стало не до смеха, и она принялась всех выгонять, говоря совершенно неприличные вещи. Типа: поели, попили, дорогие гости, пора и честь знать. Пора и домой, баюшки. При этом под нос себе, кажется, и матерком в адрес гостей разражалась. После того вечера Наталья решила: все, больше на такие вечера ни ногой. Уж очень остались муторные воспоминания. Но Ирка вечно ныла, каялась, ссылалась на алкогольную интоксикацию. Наталье ее нытье надоело, в конце концов, и она сдалась, согласилась прийти к ней на день рождения. Вернее, на второй день после празднования, на остатки и объедки. Чтобы никого больше не видеть.

Наташа быстренько, за полчаса, изготовила подарок — смешной шаржик, изображающий Ирку на подиуме, на демонстрации мод. Порадовалась, как легко удалось ей всего несколькими штрихами добиться сходства, так что Ирка была мгновенно узнаваема. «Есть еще порох в пороховницах!» — радовалась Наташа.

Поэтому шла к Ирке в очень хорошем настроении. Уродоваться не стала. Вспомнила смешного, трогательного Палыма с его религиозной философией. Сказала себе: пойду раздавать миру Гангху, знаки подавать, давненько этим не занималась.

Все было хорошо, но на полпути Наташу что-то как будто кольнуло. Опять это неприятное ощущение, точно легкое жжение в груди и желудке. Кто-то смотрит, и тяжко как-то смотрит, недоброжелательно. Резко, не маскируясь уже, обернулась. За ней шли только двое. Причем ни одного мужика. Совсем юная девушка в коротеньком платьице, с косичками. И какая-то деревенская, что ли, баба, в платке и в чем-то вроде сарафана.

Что-то не понравилось в них Натальиному подсознанию, особенно тревожила эта странная колхозница, одетая не по сезону, вторая половина сентября все-таки. Откуда она такая взялась? Небось с репетиции какого-нибудь фольклорного самодеятельного ансамбля идет. Их в последнее время развелось… Вот в этом, наверно, и дело, уговаривала себя Наталья, отсюда и неприятное беспокойство. Вся страна заполнена самодеятельностью. Сказала себе: все остальное — паранойя! И приказала забыть о тревожных ощущениях.

Ирка, увидев шарж, стала прыгать и вопить от восторга, словно школьница, и это было так трогательно, что Наташа расчувствовалась. «Все же есть какие-то приятные качества в этой парикмахерше, — думала она. — Не только одни шмотки и духи на уме».

Но настроение испортилось, когда она увидела, что из-за стола ей навстречу поднимается хмурый тип — муж одной из давешних подруг, неудавшийся ухажер. Увидев выражение негодования на ее лице, Ирка схватила Наталью за локоть и потащила в кухню. «Извини, конечно, но я не виновата. Этот Сашка случайно подслушал, как я вчера говорила его Таньке, что, может быть, ты на следующий день придешь на объедки, и навязался. Говорит: я только извинюсь перед Натальей за безобразное поведение и сразу уйду. Танька на него сразу надулась, стала кричать: знаю я эти извинения, все вы на эту художницу зенки и пасти разеваете, и слюна течет. И что вы только в ней нашли? Ну, я тут, честно говоря, не выдержала, говорю: да брось ты, Танька, будто не знаешь, что они в ней находят. Зна-ешь, очень даже хорошо знаешь… Танька типа полезла мне тогда глаза выцарапывать. В общем, разругались вусмерть все. Танька своего благоверного за шкирку — и домой. Я думала, за ночь протрезвеют, придут в себя. Танька ему, как полагается, головомойку хорошую устроит, он покается, скажет: пьяный был… Уверена была, он не придет, забоится. Да вряд ли и помнит о своих обещаниях. Так нет же, открываю дверь: стоит. С букетом цветов. Наверняка тебе предназначал, но в последний момент сробел, говорит, это тебе, Ира. Я говорю: с какой стати? У меня день рождения вчера был, а не сегодня. А он говорит: а все равно».