Паринуш Сание - Книга судьбы

– Не беспокойся обо мне, дорогой, – сказала я. – Все хорошо. Через час я перестану плакать, пройдет несколько дней – и я привыкну к тому, что тебя рядом нет.

Он поцеловал Ширин, попытался ее рассмешить. Мне он шепнул:

– Обещай: когда я вернусь, я застану тебя такой же красивой, здоровой и сильной.

– А ты обещай, что вернешься невредимым.

До последней минуты я не сводила глаз с его лица, я бежала за поездом, когда тот тронулся, я пыталась запечатлеть каждую черту Масуда в моей памяти.

Лишь через неделю я осознала сам факт, что он уехал на фронт – примириться с этим я так и не смогла. Я тосковала по нему, я тревожилась из-за опасности, которой он подвергался, и мне поминутно не хватало его помощи. Теперь, когда он уехал, я вдруг поняла, как много он делал, от скольких забот меня избавил. Я подумала: мы склонны принимать помощь как должное и не замечаем великодушных усилий того, кто нам помогает. Теперь, когда мне пришлось все делать самой, я научилась ценить все, что делал для меня Масуд, и сердце сжималось каждый раз, когда я выполняла что-то из его “обязанностей”.

– Я глубоко переживала казнь Хамида, – делилась я с Фаати, – но, по правде говоря, на моей повседневной жизни его смерть никак не отразилась, ведь он никогда ничего не делал по дому. Мы оплакали смерть отца и мужа и через несколько дней вернулись к обычной жизни. Но отсутствие человека, который принимает непосредственное участие в жизни семьи, ощущается гораздо острее и к этому никак не привыкнешь.

Целых три месяца понадобилось нам, чтобы хоть как-то приспособиться к жизни без Масуда. Ширин, всегда такая жизнерадостная, почти перестала смеяться и каждую ночь – а то и по несколько раз за ночь – просыпалась, усаживалась и громко плакала. Я находила покой только в молитве. Я часами не сходила с молитвенного коврика, забывая и о себе, и обо всех окружающих. Я могла забыть даже о том, что Ширин толком не поела, не заметить, как она уснула над учебниками или перед телевизором.

Масуд звонил так часто, как мог. Всякий раз после разговора с ним я на сутки успокаивалась – а потом меня вновь одолевала тревога и, словно камень, катящийся под гору, с каждой минутой тревога набирала размах и скорость. Когда две недели прошли без весточки от него, я места себе не могла найти от страха и начала обзванивать родителей его друзей, кого отправили служить вместе с ним.

– Дорогая моя, рано еще беспокоиться, – снисходительно пеняла мне мать Фарамаза. – Мне кажется, мальчик вас избаловал. Они же не у тетушки гостят, чтобы звонить домой всякий раз, как вздумается. Порой они несут службу в таких местах, где и умыться-то невозможно, не то что позвонить. Потерпите хотя бы месяц.

Месяц без вестей от сына, который где-то там под пулями и снарядами! Но я терпела. Я пыталась заполнить дни работой, но разум отказывался повиноваться, я не могла сосредоточиться. Прошло два месяца, и я решилась наконец обратиться с запросом в военное министерство. Следовало сделать это раньше, но я страшилась ответа. Я стояла перед зданием военного министерства, ноги подгибались, но выхода не было: нужно было идти туда. Меня направили в большое, битком набитое помещение. Мужчины и женщины – бледные, с налитыми кровью глазами – стояли в очереди, чтобы узнать, где и как погибли их дети. Я опустилась на стул перед столом администратора, коленки у меня стукались друг от друга, удары сердца отдавались в ушах так громко, что я почти ничего не слышала. Он пролистал записи и спросил:

– Кем вам доводится рядовой Масуд Солтани?

Я несколько раз беззвучно открывала рот, пока не сумела ответить, что я его мать. Этот ответ почему-то не понравился чиновнику. Он нахмурился, уткнулся взглядом в блокнот, снова его пролистал. Потом с притворной почтительностью и заботой спросил:

– Вы одна? Его отец не с вами?

Сердце чуть не выпрыгнула из груди. Я сглотнула, стараясь удержать слезы, и голосом, который мне самой показался незнакомым, ответила:

– Нет! У него нет отца. Что с ним, скажите мне. – И я сорвалась, закричала: – Что с ним? Скажите же, что с ним сталось!

– Ничего, ханум, не беспокойтесь. Не беспокойтесь, прошу вас.

– Где мой сын? Почему от него нет вестей?

– Я этого не знаю.

– Вы не знаете? – вскрикнула я. – Что это значит? Вы послали его туда, а теперь говорите, что не знаете, где он?

– Послушайте, матушка, по правде говоря, в тех местах были тяжелые бои, часть приграничной зоны переходила из рук в руки. Мы до сих пор не располагаем достоверной информацией обо всех бойцах, но мы проводим расследование.

– Не понимаю. Если вы отбили эту территорию, значит, вы там обнаружили что-то…

Выговорить слово “трупы” я не смогла, но он и так меня понял.

– Нет, матушка, тело с медальоном вашего сына пока не было найдено. Больше никакой информации у меня нет.

– А когда будет?

– Не знаю. В зоне, где проходили боевые действия, сейчас ведутся поиски. Нужно подождать.

Кто-то помог мне подняться со стула – люди, ждавшие, чтобы получить такую же весть. Одна женщина попросила сохранить для нее очередь и проводила меня до двери. Очередь как очередь, такие же стояли за продуктами, отпускаемыми по государственным ценам, за всякими необходимыми вещами.

Не помню, как я добралась домой. Ширин еще не вернулась из школы. Я бродила по пустой квартире, выкликая имена сыновей: “Сиамак! Масуд!” – мой голос разносился по комнатам, а я повторяла их имена все громче, как будто мальчики где-то спрятались и я надеялась их дозваться. Я открыла шкаф с их вещами, вдохнула запах их одежды, прижала чью-то рубашку к себе. На этом провал. Ширин нашла меня возле шкафа и позвонила своей тете. Та привезла врача, мне сделали укол успокоительного. Дальше – тревожный сон и кошмарные сновидения.

Садег-хан и Бахман взялись сами выяснять судьбу Масуда. Через неделю они сказали мне, что его имя числится в списках без вести пропавших. Этого я понять не могла. Он что, испарился в воздухе? Мой сын погиб так, что ни частицы от него не осталось, все исчезло бесследно? Как будто и не жил на этом свете? Нет, в этом не было никакого смысла. Я должна была разобраться сама.

Мне вспомнился рассказ одного коллеги: через месяц после того, как его племянник пропал на фронте, они отыскали его в госпитале. Не могла же я сидеть и ждать, пока чиновники наведут порядок в своих бумагах. Всю ночь меня одолевали эти мысли, а к утру я поднялась с уже готовым решением. Полчаса я простояла под душем, избавляясь от похмелья, вызванного успокоительным и снотворным, оделась, оглядела себя в зеркале. Как много седых волос. Госпожа Парвин, не отходившая от меня в эти черные дни, с удивлением спросила:

– Что такое? Куда ты собралась?