Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха

На мгновение повисла пауза.

— Она у вас? — прозвучал вопрос. — Мы себе места не находили с тех пор, как она пропала. Мой муж будет так рад. Только не знаю, как до вас добраться. Ноги меня почти не слушаются, а муж больше не выезжает в центр города. Он говорит, там столько народу, что не успеешь куда-либо добраться, как уже пора возвращаться обратно.

— Хотите, я сама привезу? Это не тот случай, когда стоит доверять почте.

— Это было бы так любезно с вашей стороны…

Гебе Джонс не составило труда найти нужный дом, который отличался от остальных домов на улице благодаря заросшей лужайке. Она толкнула прогнившую калитку, шершавую на ощупь из-за облупившейся краски. Радуясь, что наконец-то нашла хозяев урны с прахом, она прошла по бетонной дорожке, бросила взгляд на табличку «Торговцам вход воспрещен» и позвонила в дверь. Поскольку никто не открыл, она справилась со своими записями, проверяя, тот ли адрес. Позвонила снова, и наконец престарелая женщина в розовом халате открыла дверь.

— Миссис Перкинс?

— Да, — ответила женщина, щурясь от дневного света.

— Я миссис Джонс из бюро находок Лондонского метрополитена. Я вам звонила.

— Ах да, вспомнила, — сказала хозяйка, отступая назад. — Входите, дорогая. Хотите чаю?

Пока хозяйка была в кухне, Геба Джонс искала, куда бы присесть в захламленной гостиной, где на полу громоздились покосившиеся стопки бесплатных газет, шкафы были забиты дешевыми безделушками, а немытые тарелки опасно балансировали на каминной полке.

В итоге миссис Перкинс возникла в дверях с подносом, на котором стояли две чашки с блюдцами, и поставила его на кофейный столик.

— Печенья? — спросила она, протягивая тарелку. Когда Геба Джонс отказалась, она взяла себе печенюшку, сдвинула с кресла пачку нераспечатанных писем и села. — Как, вы говорите, вас зовут? — спросила она.

— Геба.

— Какое милое имя. У меня в саду за домом есть несколько кустиков гебы [13]   Геба , гебе, хебе — красивоцветущее растение родом из Новой Зеландии. , — сказала старушка, кивая на французское окно.

Геба Джонс взяла свою чашку с блюдцем и поставила на колени.

— На самом деле меня назвали в честь богини молодости, а вовсе не растения.

Последовала пауза.

— Я думала, что родители назвали меня Флорой в честь богини цветов. Оказалось, что в честь маргарина, — проговорила миссис Перкинс, глядя прямо перед собой.

Геба Джонс перевела взгляд на свою чашку.

— Напомните, по какому вы делу? — попросила хозяйка.

— По поводу Клементины.

— Ах, верно. Мы так ее любили, — сказала старушка, вынимая из кармана халата тряпочку. — Она сильно постарела, и мы понимали, что рано или поздно она умрет, но все равно, когда это случается, переживаешь такое потрясение. Я до сих пор не могу поверить, что ее больше нет. До сих пор кажется, будто она входит в эти двери и садится там, где сидите сейчас вы. Мы похоронили ее в саду за домом. Сад был таким важным местом в ее жизни. Она вечно там пропадала, прогуливалась среди розовых кустов.

— Понимаю, — отозвалась Геба Джонс, все еще держа чашку.

— Муж считает, ее выкопала какая-нибудь из городских лисиц. Пришла на запах.

— Запах?

— Ну, тела ведь разлагаются? Я говорила мужу, чтобы не брал картонную коробку, но он настоял на своем. Я говорила, что Клементина заслуживает лучшего, а он заявил, что я чересчур сентиментальна. Поэтому я просто написала ее имя, чтобы хоть как-то почтить ее память, — сказала миссис Перкинс, дергая ниточку, которая торчала из подлокотника кресла. — Когда мы обнаружили, что кто-то выкопал ее, мы были безутешны. Не все способны понять нас. Мы думали, она найдется где-нибудь в саду у соседей, но вы говорите, она попала в метро. Как-то это странно. Наверняка здесь не обошлось без тех типов, что живут рядом с нами. Они никогда ее не любили. Она постоянно пи`сала им под новую теплицу. Но кошке ведь не объяснишь, — сказала она, наконец-то откусывая кусочки печенья с ванильным кремом.

Убедившись, что рабочие расставили все таблички, сообщавшие об открытии королевского зверинца, Бальтазар Джонс направился в башню Девелин. Он застал бородатую свинью в момент непередаваемого восторга, когда та, закрыв глаза и задрав к небесам волосатую морду, почесывала мясистый бок об угол каменного камина. Бифитер сел на солому, привалившись спиной к закругленной стене и вытянув ноги перед собой. Завидев смотрителя, свинья толкнула помятый грейпфрут, который выкатился в другой конец комнаты, и засеменила вдогонку. Перехватив его, свинья поглядела на человека с куда менее впечатляющей растительностью на щеках. Тот никак не реагировал. Снова толкнув грейпфрут носом, свинья галопом помчалась за ним, и кисточка на хвосте затрепетала над толстенькими ягодицами, словно флажок. Она снова посмотрела на бифитера, уставившегося перед собой пустыми глазами, однако не встретила в нем никакого сочувствия. Свинья медленно прошлась по соломе и легла рядом с человеком, прижавшись спиной к его ноге.

Не замечая, как влага пропитывает его камзол, Бальтазар Джонс снова и снова задавался вопросом, где ночевала его жена, и надеялся, что ей не было холодно без ночной рубашки. Внезапно он сам похолодел, представив, как она согревается в чьих-то чужих объятиях. Он взял клок соломы и принялся теребить его, вспоминая тот день, много-много лет назад, когда она пообещала принадлежать только ему.

Через два года после первого знакомства Бальтазар Джонс пригласил Гебу Грамматикос на Хэмстедские пруды с единственной целью посмотреть на нее в ее красном бикини. Когда они пришли, она тут же улеглась на бережку в новеньком купальном костюме, и волосы легли вокруг ее головы на траву темным нимбом. Когда он попытался уговорить ее искупаться, она заявила, что вода слишком холодная. Однако в тот год стояла аномальная жара, какой не бывало за всю историю наблюдений — из-за этой жары даже уволили синоптика, предсказывавшего дождливое лето. Не желая слушать никакие отговорки, Бальтазар Джонс в итоге убедил ее войти в освежающие воды пруда. И только когда молоденький солдат отошел, чтобы взять фотоаппарат, и развернулся к ней, стоя на берегу, он догадался, что его возлюбленная, вероятно, не умеет плавать. Он наблюдал, как она беззвучно уходит под мутную воду в тени нависающих над прудом дубов. Через несколько секунд она появилась над водой, и ее волосы расплылись по поверхности пруда, словно масляная пленка.

Когда она тут же снова ушла под воду, он ринулся к ней, в отчаянии простирая руки. Не сумев нащупать тело, он вдохнул поглубже и нырнул, однако ничего не увидел в мутной воде. Но отчаяние обострило его зрение, и он разглядел на поверхности пруда вдалеке завиток темных волос. Вцепившись в тело, скользкое, словно угорь, он потащил ее на берег. Бальтазар Джонс обнимал возлюбленную, у которой закатывались глаза, и он попросил ее руки, потому что для него лучше было стать женихом умирающей Гебы Грамматикос, чем мужем любой живой женщины.