Всеволод Бенигсен - Закон Шруделя (сборник)

Посреди ночи противно захрюкал замотанный изолентой телефон. Гриша услышал, как Шрудель что-то пробубнил в трубку, а затем включил настольную лампу. Натянул майку, после чего стал прыгать по комнате, пытаясь спросонья попасть в штанину джинсов. Доскакав до Гришиной раскладушки, тряхнул того за плечо:

— Эй!

— Чего? — испуганно вздрогнул Гриша.

— Чего, чего? — передразнил его Шрудель. — Вот вы все дрыхнете, товарищ Гранкер, а между тем реакционные силы Запада денно и нощно разлагают моральный облик строителя коммунизма.

— Господи! — застонал Гриша. — Ты можешь нормально говорить?

— В кино пойдешь?

Гриша нервно сглотнул, чувствуя, что сходит с ума.

— Сейчас?!?

— Если я спрашиваю сейчас, то, наверное, сейчас. Если б кино было через год, я бы тебя спросил через год. Логично?

«Опять у тебя все логично», — про себя чертыхнулся Гриша.

— Сейчас три часа ночи, — забормотал он, хотя понятия не имел, который час. — Какое кино? Кинотеатры же закрыты.

— Я тебя что, в кинотеатр зову? Я в кино зову.

— А какая разница?

Шрудель махнул рукой — мол, что с ребенка неразумного возьмешь?

— Короче, ты идешь или нет?

Гриша пробурчал что-то, но все-таки встал — в конце концов, в этом безумии было что-то привлекательное.

К киноклубу, находившемуся где-то на противоположной окраине Москвы, они подъехали через час. Их подбросил на машине приятель Шруделя, Лева Коваль, который пребывал в каком-то эйфорическом возбуждении от предстоящего кинопросмотра, все время размахивал руками, так что казалось, не он ведет машину, а она сама едет туда, куда надо.

— Вот подфартило так подфартило! — кричал он, отчаянно жестикулируя.

Шрудель спал, прислонившись головой к стеклу. Гриша зевал и сонно всматривался в непроглядную московскую ночь за окном. По сравнению с современной сияющей неоном Москвой эта Москва казалась глухой пещерой. Грише очень хотелось знать, куда они едут, но беспокоить Леву было боязно — тот и так был перевозбужден — не ровен час, угробит всех на радостях.

Кинозал оказался настолько крохотным, что при любом раскладе аншлаг был обеспечен. Шрудель окончательно проснулся и теперь снова был в своей тарелке — знакомил Гришу с какими-то людьми, травил анекдоты и предлагал каждому встречному после просмотра обязательно выпить. Сеанс задержали минут на тридцать — ждали режиссера. Наконец он появился — невысокий худощавый человек лет тридцати с маленькими аккуратными усиками. Едва все расселись, он вышел к белому полотну экрана.

— Добрый вечер или, скорее, доброй ночи, — начал он под дружеский смех. — Рад, что вы пришли. Показ этот своеобычный. Вы увидите рабочий материал. Я бы не стал демонстрировать незаконченный фильм, но ситуация сложилась напряженная, не буду вдаваться в производственные подробности, и, опасаясь, что фильм выйдет либо в искореженном виде, либо вообще не выйдет, я с помощью друзей решил устроить этот небольшой показ. Для своих, так сказать. Спасибо за внимание. И еще раз извините за столь поздний час. К сожалению, другого времени мы найти не смогли.

Вступление было интригующим, и режиссеру бурно зааплодировали. Он же скромно сел в первый ряд и печально уставился на экран. А там тем временем замелькало какое-то повествование из современной жизни. Смотреть было непросто: монтаж явно требовал доработки, а «черновые» голоса актеров звучали глухо и неразборчиво. Однако в самом действии никакой крамолы Гриша не заметил. Речь шла о двух влюбленных, которые никак не могли соединиться. У нее был муж, которого она жалела, у него — истеричная невеста, которую он жалел. При этом оба героя были окружены каким-то бесконечным вещизмом: муж героини озабоченно копил деньги на машину, заставляя жену приносить этому молоху вечные жертвы, а невеста героя была помешана на тряпках и навязчивой идее о собственной квартире. Сами же влюбленные к бытовым удовольствиям относились без излишнего трепета и с радостью вырывались в кино и театр. Или просто гуляли, бесконечно болтая. И чем глубже они погружались в это бесконечное вранье своим близким, чем больше препятствий оказывалось на их пути, тем ближе они становились друг другу. При этом ни невеста героя, ни муж героини не вызывали особой антипатии — люди как люди. И даже сами герои сосуществовали с ними в какой-то животной гармонии, спокойной и независимой. Так продолжалось полгода, пока наконец герои не решили порвать мешающие им узы брачных и полубрачных отношений и соединиться. Далось им это нелегко: невеста из мести переспала с каким-то случайным знакомым, а муж героини (теперь уже бывший) запил и пропил все деньги, которые до этого копил на автомобиль. Зато они были свободны. Никаких ухищрений, вранья и пряток. И тут-то оказалось, что они… совершенно не могут общаться. Они смотрели друг на друга с каким-то болезненным удивлением и не боялись признаться в этом тупике. Чтобы не обидеть другого. Ведь этот другой уже чем-то пожертвовал. В итоге они расстались. Цель оказалась скучнее средства. При этом ни один из них не вернулся к предыдущему сожителю. В фильме была какая-то щемящая атмосфера медленного распада отношений между людьми, утраты способности общаться. Общение стало возможным лишь в двух случаях: когда оно необязательно и поверхностно (как в случае с родными) или когда оно вырастало из преодоления чего-либо (как в случае с героями). Но стоило исчезнуть препятствиям, как героям пришлось перейти на иной уровень отношений. Этого они сделать не сумели, поскольку не могли перенести полноценность общения в бытовую среду. Оказывается, в них изначально жило отчуждение. Именно поэтому они так уютно себя ощущали в своих браках-полубраках. Там это отчуждение было нормой.

Когда фильм закончился, зрители цепочкой потянулись к режиссеру, хлопая его по плечу и говоря что-то типа: «Молодец, старик, не ожидал». Кое-кто, впрочем, был разочарован — вступительное слово режиссера предвещало что-то более остросоциальное.

С этой группой недовольных тут же сцепился Шрудель, который в короткий промежуток между окончанием фильма и началом дискуссии умудрился где-то принять на грудь.

— Куда ж социальнее?! — грозно хрипел он. — Это ж про вас и снято! Когда препятствий не будет, тогда и говорить вам будет не о чем.

Режиссер попытался вяло возразить, что, мол, это все-таки мелодрама и не надо… но Шрудель бесцеремонно перебил его:

— Старик, ты сейчас не встревай! Художник сам не знает, что снял. Это нормально.

Режиссер смущенно замолчал.

— Шестидесятые! — пафосно закричал Шрудель, так, чтобы, не дай бог, его не перекричал кто-то другой. — Куда делось ваше братство? Все. Кончился золотой век. Все разбрелись по своим квартирам. Раньше мы общались потому, что мы были просто интересны друг другу. Теперь мы общаемся только потому, что у нас общие проблемы — некое идеологическое давление. А когда и его не станет, вообще плюнем друг другу в морду. Вот она — тенденция. Дайте нам телевизор вместо кино и персональное авто вместо метро!