Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

— Куда вы желаете, мадам?

Она не знала, что сказать, — ей как-то не пришло в голову обдумать этот вопрос. Так что она пожала плечами:

— До конца, пожалуйста.

Провинция Онтарио стелилась под колеса поезда бесконечными милями воды и деревьев, — казалось, весь континент состоит исключительно из воды и деревьев. Но как только Лилиан сказала Эдмунду: «Я и не знала, что на свете столько деревьев», они стали редеть, а вода — иссякать, и очень скоро начались прерии. Огромный океан пшеничных полей тянулся даже дольше, чем вода и деревья Онтарио. Ночью, когда поезд пересекал границу между провинциями, покидая Саскачеван и въезжая в Альберту, Лилиан сидела в вагоне обозрения, смотрела на луну, которая огромным желтым фонарем висела над бескрайними прериями, и думала о доме на Лоутер-стрит. Все время, пока Лилиан жила в Монреале, ей казалось, что ее может притянуть обратно в Англию. Но сейчас, уезжая все дальше от восточного побережья, она поняла, что не вернется никогда — ни в Монреаль, ни в Англию, ни, самое главное, на Лоутер-стрит, и почувствовала себя такой виноватой, что решила с утра первым делом написать Нелл, потому что все это время не подавала вестей. Но, написав «Дорогая Нелл! Как ты поживаешь?», Лилиан намертво застряла и в конце концов бросила эти потуги — как раз когда поезд проезжал через Калгари и в окне вдруг цветной открыткой возник покрытый белой пеной зеленый поток талой ледниковой воды. И тут начались горы.

В Банффе им пришлось сойти с поезда — Лилиан больше не могла просто смотреть на Скалистые горы и не вдохнуть их, не попробовать на вкус. Прямо там, на перроне станции в Банффе, она широко распахнула руки и закружилась — все кругом и кругом, хохоча во всю глотку, пока Эдмунд не испугался, что она упадет на рельсы.

Они прожили в Банффе, в маленьком дешевом пансионе, целую неделю; ходили в походы у подножия Серной горы и заплатили одному человеку, чтобы свозил их в двуколке на озеро Луиза. Там они смотрели на ледник и гуляли вокруг озера с удивительной сине-зеленой водой, и Лилиан, наверно, осталась бы в Банффе навсегда, но все-таки они снова сели на поезд — вдруг там, в самом конце, окажется что-то еще лучше?

В Ванкувере Лилиан устроилась работать на почту, и при виде сотен писем, что каждый день проходили через нее, чувствовала себя ужасно виноватой. Она несколько раз начинала писать Нелл. Однажды даже осмелилась спросить, не появились ли у Клиффорда новые братья и сестры. Но потом все равно рвала и жгла написанное — зачем писать зазря, вдруг она в один прекрасный день снова захочет новизны и уедет, и тогда ответ Нелл пересечет целый континент и не найдет Лилиан, а Лилиан как сознательная почтовая работница не хотела плодить потерянные письма. Так что она все тянула. Однажды она даже подумала, что, наверно, во время войны написала слишком много писем и у нее внутри ни одного не осталось. В конце концов она послала телеграмму: «У меня все в порядке, не беспокойтесь». Конечно, это никуда не годилось, но Лилиан решила, что лучше уж так, чем совсем никак.

Отправив эту телеграмму, она вдруг вспомнила другую — ту, в которой им сообщили о смерти Альберта, и стала беспокоиться, что при виде новой телеграммы Нелл станет плохо, но к тому времени дело было уже не поправить, да и вообще у Лилиан появились другие заботы. Она согласилась выйти замуж за саскачеванского фермера, красивого вдовца. Он приехал в Ванкувер на свадьбу друга и зашел на почту за маркой, чтобы отправить открытку домой, матери, на ферму.

— Она никогда не получает писем, — робко объяснил он. — Никто из ее знакомых никогда не уезжает. Она и сама не бывала дальше Саскатуна.

— Саскатуна? — повторила Лилиан, и у них завязался разговор, и они болтали, пока начальник Лилиан не подошел к ним со словами:

— Миссис Валентайн, мне хотелось бы напомнить вам, что вы получаете жалованье не за болтовню.

Лилиан пришлось изо всех сил втягивать щеки, чтобы не расхохотаться, а красивый фермер приподнял шляпу и ушел прочь от очереди, которая уже успела выстроиться к окошечку Лилиан.

Когда Лилиан уходила домой — ранним вечером, — улицы были скользкие и блестящие от дождя, а фонари горели желтым светом, навевая меланхолию, которая всегда сопутствует дождю и темноте. Лилиан только начала раскрывать зонтик, борясь с ветром, как из темноты выступил саскачеванский фермер, опять очень вежливо приподнял шляпу и попросил разрешения проводить ее домой. Лилиан положила узкую ладонь на его мощную руку и подняла зонтик, прикрывая их обоих от дождя (фермер был очень высокий), и он проводил Лилиан до пансиона, где она жила и где хозяйка, миссис Райцевич, присматривала за Эдмундом после школы. К тому времени Лилиан уже знала, как зовут фермера, и сказала:

— Эдмунд, это мистер Доннер.

Пит Доннер присел на корточки и сказал:

— Привет, Эдмунд, можешь называть меня Питом.

Но Эдмунд почти не называл его так, а стал называть папой едва ли не с первого дня после того, как Лилиан вышла за мистера Доннера замуж.

Пита Доннера ужасно удивляло, как быстро его новая жена привыкла к жизни на ферме: ее не испугала даже первая, очень суровая зима, а летом она вставала на рассвете, кормила кур, доила корову и напевала, готовя завтрак Питу и его батракам, Йозефу и Клаусу, которые жили в большой хижине за огородом. Железная дорога проходила прямо через владения Доннера, и на следующее лето он раза два находил Лилиан у путей — она смотрела на огромные товарные составы с зерном, что тянутся через всю прерию бесконечной цепочкой вагонов. В глубине души он беспокоился, что жена вдруг опять снимется и уедет, — так задумчиво она глядела на проходящие поезда. Летними вечерами они сидели на крыльце большого, обшитого доской дома, под летней луной, похожей на пухлую тыкву, какие мать Пита растила на огороде, и Лилиан рассказывала Питу про Рейчел и Нелл, и про отца Эдмунда, и про то, почему она сохранила его имя в тайне. Тогда Пит Доннер начал бояться — Лилиан казалась ему очень сильной, и хотя, судя по ее рассказам об Англии, ее ничто туда не тянуло, он все равно спросил, и она громко расхохоталась и сказала:

— Не говори глупостей.

Следующей зимой, когда ей было тридцать шесть лет, она родила сына, которого назвали Натаном — в честь отца Пита Доннера.

Натан был совсем не похож на единоутробного брата — единственной общей чертой у них была пухлая, как у девочки, нижняя губа. Такая была у Ады, а до того — у ее матери. Мальчики очень дружили и, когда Эдмунд был помоложе, все время говорили о том, что когда-нибудь будут вместе работать на ферме. Но потом Эдмунд уехал в Торонто, изучать английский язык в университете, и Натан боялся, что Эдмунд останется в городе. Когда семье сообщили, что Эдмунд не вернулся из боя, Натан несколько недель был не в себе, потому что не мог представить себе будущее без Эдмунда.