Сергей Каледин - Черно-белое кино

Мы с Димой.

Красавица вопросительно взглянула на меня, потом на переводчицу. — Да-да, — оживленно закивала та. — И папа, и дедушка, и бабушка…

Оттолкнувшись от алкоголизма бабушки, моя спутница актриса-режиссерша стала переводить страстно, в голос, со слезой, заламывая руки. Посетители кафе замерли — не каждый день спектакль на халяву. Я давно уже смолк, но она еще долго проникновенно переводила вперед, как бы авансом. Лейтенантша заскучала, лениво помешивая ложечкой растаявшее мороженое, я чувствовал, что словоговорение ей до фонаря. Наконец она перебила переводчицу:

— Здоров ли Дима в настоящий момент?

Я уловил ее профессиональный служебный интерес.

Когда-то я безуспешно пытался пробиться на личную встречу с главным военным цензором генералом Филимоновым, запретившим публикацию «Стройбата». Отчаявшись, я заявил, что, если мне откажут в свидании, я самоубьюсь прямо в телефонной будке. Шантаж удался — свидание состоялось.

— Дима здоров, но склонен к су-и-ци-ду… — по складам произнес я. — В его медицинской карте есть об этом запись…

Переводчица напряглась, но незаметно кивнула: мели дальше. Ни про какую медицинскую карту я, конечно, и понятия не имел, но след любви на запястье сына вспомнил.

— Шрам на правой руке, — добавил я мрачно.

Лейтенантша встала, поправила пилотку под погоном.

— Я буду писать отчет о нашей встрече, — сказала она. — Но Диме лучше вернуться на базу. Иначе он дезертир. Израильская военная тюрьма гуманизирована, но все-таки не мюзик-холл.

Я перевел дух: кажется, что-то получается.

— Не хотите чего-нибудь выпить? — спросил я.

— Я не пью с водкой, — неожиданно по-русски с улыбкой сказала она. — Мой русский дедушка на обед всегда брал биру… пиво. Я понимаю русскому, говорить не делаю.

Через три недели Димку отпустили из армии. Не комиссовали, как психорахита, а просто отпустили на все четыре стороны, предупредив, что о любой государственной службе он может позабыть.

Победу мы праздновали в Гефсиманском саду. Точнее — за оградой сада, во всяком случае — на Масличной горе. До нас здесь тоже, видать, праздновали: в колючей траве были разбросаны пивные банки, окурки…

Я вел беседу о трусости. Ибо она источник всех пороков, в первую голову — лжи. Общение же с трусом невозможно и опасно из-за непредсказуемости… Димка зевал: все это он слышал от меня не в первый раз.

— Достал, отец. Ты прям как еврей. Здесь хоть и святое место, но ведь не хедер. Давай я тебе пивка холодненького пригоню?

Внизу у Яфских ворот Старого города стоял снаряженный к туризму верблюд. В стороне пожилой араб пас коз в оливковой роще, один козел забрался на дерево и драл там лыко. Орал осел, зачаленный за кипарис.

Пока Димка гонял за пивом, я подбивал бабки: кто ж из него получился? Итогом остался доволен. Пацан добрый, не завистливый, остроумный, любит читать, обаятельный, детей любит, зверей любит. Ну, не любит учиться. А кто из молодых любит. Ну, подвирает малек для успокоения родни, а кто без греха!

В Москве я вспомнил про наш с ним гефсиманский уговор: я его извлек из армии, он — поступает в университет. Но на его лицевом счету всего семь классов.

Однако Димка проявил борзость, прилетел в Москву, скоренько «окончил» школу, короче, добыл аттестат.

Благодаря отчиму, знаменитому математику, профессору Тель-Авивского университета, Димку забесплатно приняли на факультет востоковедения. Я ликовал, гулял и хвастался сыном направо и налево.

Но учиться в университете сложно вообще, на иврите — вдвойне. Университет он бросил. Но это еще полбеды, узнал я об этом только через два года. Я вознегодовал, прекратил было с ним отношения, но для верности снесся с отчимом: как он — профессор, преподаватель — смотрит на картину? А тот смотрел своеобразно: «На лекции ходить вообще вредно, коллективное обучение — профанация…» Легко ему так говорить, когда сам мехмат кончил за четыре года, а вместо диплома защищал кандидатскую. Я бесновался, орал, что вычеркну Димку из списка!.. Жена урезонила: не стучи лысиной по паркету, он с тебя пример берет, вспомни. Я вспомнил. Верно, было дело: в девятом классе меня оставили на второй год, исключили из школы, аттестат я получил экстерном, поступил в технический вуз, который на втором курсе бросил.

Пока я пережевывал ситуацию, Димка заделался корреспондентом «Московского комсомольца» в Израиле. Вот тебе на-а!.. Рахитом был, а ходит. Я притих. А он творил угары, да какие!.. Одной рукой взял интервью у премьера Натаньяху, а другой — у легендарного террориста, параличного слепца шейха Ясина, которого вскоре взорвали. И тот его не только не зарезал, наоборот, приветил — угощал сластями и чаем. Димке неведомым образом удалось сокрыть от убивца, что он израильтянин, при себе у него был русский паспорт.

Димку в «Комсомольце» я читал регулярно. Сначала нравилось, потом сквозь текст проступила лень. Он перебрался в «Общую», но нерадивость скакнула за ним следом. Я сказал ему, что так дело не пойдет: не можешь, не хочешь — брось, к буквам надо относиться с трепетом. Он и бросил, не сильно кручинясь. А в противовес опубликовал несколько рассказов в московских журналах, и они понравились не только мне, но и серьезным людям. Конечно, я ему помогал, редактировал. Но добил он меня окончательно, когда стал вести еженедельную часовую передачу на израильском радио в прямом эфире «Солдатский перекресток». Видит бог, я к этому не причастен. Тут уже к нему потихохоньку, на цырлах, стала подбираться слава. Его узнавали по голосу на улицах. Я раскатил губу: зрил сына ведущим на ТВ. И, разумеется, зарекся советовать: ученого учить — только портить.

В эти годы я много ездил с «Гаудеамусом», спектаклем Льва Додина по «Стройбату». Благословенная пора! Как соберусь куда, звоню Димке. Он, вольная птица, летит ко мне в Париж, Милан, Берлин… В Париж тогда заплыл на своей кругосветной яхте «Патриция» мой товарищ, диссидент и авантюрист Саша Берман. Берман путешествовал по земному шару морским автостопом. Когда кончался бензин и провиант, подплывал в море-океане к любому судну, и его с восторгом отоваривали необходимым. А когда кончались деньги, подрабатывал на берегу — учил желающих ходить по канату. Нам с Димкой Берман устроил райское наслаждение — катал на яхте. Ночью по Сене плавала «Муха» — музыкальный речной трамвайчик с мощными зенитными прожекторами на Эйфелеву башню и прочий парижский пейзаж, а мы сбоку, как прилипалы. Конечно, не под парусами (на узкой Сене не разгуляешься) — на моторчике. В сопровождении Ива Монтана, Ги Беара, Шарля Азнавура… Короче, за рубежом мы общались с сыном на полную катушку, наверстывая упущенное в его детстве. На серьезные темы не говорили, всю дорогу ржали. Один раз нас даже чуть не выставили из автобуса в Неаполе. Проезжая мимо церкви, весь автобус стал креститься. Рядом с нами неистово целовались парень с девушкой. Барышня держала руку на яйцах товарища, но тоже повернулась к собору и стала креститься. Вторая ее рука осталась на месте. Димка не сдержался и стал заваливаться на меня от хохота.