Людмила Улицкая - Люди города и предместья (сборник)

— Да, боюсь, боюсь! И вообще замолчи, ради бога, — и он указал глазами на младшего, восемнадцатилетнего, который то ли слышал, то ли нет. Стоял у открытого книжного шкафа и листал какую-то книжную ветошь.

— Ну, нет! — вскинулась старая подруга и окликнула мальчика. — Гошка! Подойди сюда!

Гоша не подошел, но положил книгу, поднял голову.

— Знаешь ли ты, что Денис родился от другого отца, и его усыновили, когда ему был год?

Гоша ошеломленно посмотрел в сторону отца:

— Пап, и от другой матери, что ли?

— Нет, — понурился отец. — Мы с мамой поженились, когда Денису был год. Она его родила раньше…

— Вот это да! — изумился Гоша. — И никто не знает?

— Никто, — покачал головой отец.

— И мама? — спросил он.

Хозяйка захохотала, сползая со стула:

— Ну, вы… ну, вы… семья идиотов!

Засмеялся и Гоша, сообразив, что сморозил глупость. Отец налил в большую рюмку водки, выпил. Пути к отступлению теперь у него не было.

Всю неделю он плохо спал. Просыпался среди ночи, не мог заснуть, крутился, будил жену, затевал с ней разговор, а она сердилась, отмахивалась: вставать ей было рано, какие уж тут ночные разговоры…

Он наметил этот разговор на двадцать пятое, решил, что скажет сыну до прихода гостей, чтоб не было времени мусолить, чтоб сразу к плите, к столам…

Но не получилось. Денис задержался в институте, пришел, когда первые гости уже рассаживались.

Отец быстрейшим образом напился, и мать сердилась на него — мягко, ласково, посмеиваясь. Они, мало сказать, любили друг друга — они друг другу нравились: даже когда она впадала в истерику, а с ней такое случалось, и рыдала, и швыряла предметы, — он смотрел на нее с умилением: как женственна… А он, пьяный, казался ей трогательным, страшно искренним и нуждающимся в ее опеке…

Трое мальчиков уступили места за столом в большой комнате гостям, сами устроились на кухне, по-домашнему. К тому же они были не совсем втроем, скорее, впятером, потому что двое старших уже об завелись девушками, и они сгрудились над кухонным столом и, опережая неторопливое застолье взрослых, ели принесенный кем-то из гостей многоярусный торт в кремовых оборках, барочный и приторный.

Отец уснул прежде, чем разошлись гости. Проснулся утром, похмельный, заставил себя встать и принялся мыть вчерашнюю посуду. Все еще спали. Первым на кухне появился Денис. Отец ждал этой минуты. Вылил в рот припрятанный на утро большой глоток водки, взбодрился и сказал сыну:

— Сядь, поговорить надо.

Денис сел. Они все были высокие, но этот, старший, перемахнул за метр девяносто. Отец выглядел как-то плоховато, да и приготовление к разговору было непривычным: торжественным и скорее неприятным. Отец наклонил пустую бутылку, из нее выкатилось несколько капель, он понюхал и вздохнул.

Пока отец снимал и надевал очки, укладывал перед собой руки на столе, как школьник, кряхтел и морщился, Денис успел прикинуть, что же именно такое неприятное скажет ему сейчас отец: возможно, насчет его девушки Лены. Будет предостерегать от женитьбы. Или по поводу аспирантуры, которая была Денису предложена, но он решил идти работать, потому что было хорошее предложение…

«Нет, что-то более серьезное, уж больно отец нервничает…» И вдруг мелькнула ужасная догадка: родители разводятся! Точно! Не так давно у приятеля отец ушел из семьи, и мать страшно переживала, и даже совершала какие-то нелепые попытки самоубийства… И приятель сказал, что раньше это называли революцией сорок восьмого года, потому что на подходе к старости бывает у мужчин такой порыв — начать новую жизнь, завести новую семью…

Он посмотрел на отца отстраненным взглядом: отец был еще вполне ничего, русые волосы почти без седины, яркие глаза, худой, не расползшийся…

И он представил себе с ним рядом какую-нибудь из молоденьких девушек, которых так много приходит в их дом… Да, возможно. Очень даже возможно… Он попробовал вообразить их дом без отца, и его насквозь прожгло.

— Денис, я давно должен был тебе сказать, но всё не решался, хотя понимаю, что надо было раньше…

«Господи, мама, Малышка… Невозможно. Невозможно», — подумал Денис и понял, что сейчас расплачется, и собрал жестко рот, чтобы углы не опадали, как у обиженного ребенка.

— Эта наша годовщина, каждый год меня колотит, когда она подходит, потому что ты родился за год до нашей свадьбы…

Отец замолчал. Сын все никак не мог понять, о чем он толкует, что он так мучительно хочет ему высказать.

— Ты про что, пап? Ну, за год… О чем ты?

— Мы тогда не были женаты…

— Ну и что? Ну, не были, — недоумевал сын.

— Да мы с мамой тогда даже знакомы не были! — в отчаянии воскликнул отец, потерявший надежду на то, что когда-нибудь этот дурацкий разговор закончится.

— Да ты что? Правда? — удивился Денис.

— Ну да. Вот такие дела, понимаешь… Денис.

У Дениса отлегло от сердца: никакой революции… никакого развода…

— Пап, и это всё, что ты хотел мне сказать?

Отец пошарил рукой по столу. Поболтал бутылкой, посмотрел на свет — она была окончательно пуста.

— Ну, да…

Оставалось решить с Ленкой. Денис поскреб ногтями какую-то прилипшую крошку на столе.

— А я тоже хотел тебя спросить, это… Как тебе моя Ленка?

Отец немного подумал. Не очень она ему нравилась. Но это не имело никакого значения.

— По-моему, ничего, — покривил душой отец.

Денис кивнул:

— Ну и ладно. А то у меня было такое впечатление, что она тебе не очень…

— Да ты что, очень даже… — Это была проблема воспитательная, но не из самых важных.

Тут открылась дверь, и вошла четырехлетняя Малышка. На четвереньках. Она изображала собаку.

Отец и сын кинулись к ней одновременно, чтобы поднять, подхватить на руки. И стукнулись лбами. И оба засмеялись. И смеялись долго, так долго, что Малышка начала плакать:

— Вы всегда… вы всегда надо мной смеетесь… Как вам не стыдно… Вот маме скажу…

Невеста была молоденькая, маленькая, с немного крупной, от другого тела головой, однако если вглядеться, то настоящая красавица. Но лицо ее было так живо и подвижно, выражение лица столь переменчиво — то улыбалась, то смеялась, то пела, — что вглядеться было трудно. Как только она закончила музыкальное училище и нанялась на свою первую работу в Рождественский храм, в дальнем московском пригороде, где до этого уже год пела на левом клиросе бесплатно, в виде практики, так сразу же и вышла замуж за певчего.

Когда их венчали, здешние старухи исплакались от умиления: молодые, красивые, свои, церковные, она в белом платье и в фате, а он в черном костюме, на голову выше, волосы цыганскими кольцами, длинные и, как у попа, резиночкой схвачены. А зовут — Иван да Марья. Иоанн и Мария. Для русского уха — просто сказка и музыка: как они друг к другу подходят, эти имена. И свадьбу справили прямо в церкви, в поповнике, небольшом хозяйственном строении на церковной земле. Накрыли большой стол, всего нарезали — колбасы-ветчины, сыру-селедки, огурцов-помидоров. Зелень привозная, кавказская, как будто весна. По календарю и впрямь была весна, Фомина неделя, но в тот год тепло запаздывало и ничего своего в Подмосковье еще не было.