Павел Ф. Гаммал - Секс и ветер

- Папа ушел от нас, - огорошила Мама. – Садись ужинать.

- Вы развелись? – осторожно спросил Малыш.

- Да, - Мама поставила тарелки. – У него теперь будет другая жена.

- А как же я? – Малыш сглотнул комок навалившихся на глаза слёз.

- Будете встречаться по выходным, - отрезала Мама. – Ешь.

Каждый вечер Малыш прилипал лбом к холодному стеклу кухонного окна, пытаясь разглядеть сквозь падающий снег сутулую фигуру отца, спешащего забрать его – своего Малыша, с собой.

Каждый вечер пятницы он нетерпеливо выглядывал в узкий коридор их «хрущевки», ожидая звонка в дверь.

Потом он перестал ждать и вырос.

У отца родились другие дети.

Отец пришел на новоселье по случаю получения Малышом квартиры с другой женой и пакетом сахара на счастье по старинному литовскому обычаю.

Потом у Малыша родился свой малыш.

С отцом они созванивались все реже – сначала по праздникам, а потом и вовсе перестали.

- У твоего отца рак, - голос Мамы в трубке звучал приглушенно. – Была операция. Его разрезали и снова зашили. Сказали «неоперабельно».

От этого слова Малышу стало стыдно. Стыдно за то, что не звонил, не приезжал, а мог.

В больнице отец много говорил. Громко шутил, морщась от боли. А когда они обнялись, прощаясь, шепнул Малышу на ухо: «Прости».

Малыш рыдал в коридоре, прилипнув лбом к холодному стеклу окна, как тогда – в детстве.

- Ну, вот, значит, я ему так – хрясь! – Саныч бьет заскорузлым кулаком в миску с квашеной капустой. – Молотком по башке.

- Участковому? – приоткрыл один глаз Карась.

- Ну, ты и лось, Карась, - Васька, проливая, разлил самогон по мутным рюмкам. – Про участкового – это Петруха рассказывал.

- Во-во, - Саныч поднял рюмку. – Не можешь пить – ешь!

Все, кто еще мог, чокнулись.

- А ну, цыц! - Петруха, покачиваясь, выглянул в маленькое окошко. – Как бы моя старуха нас тут не попукала.

- Надо сворачиваться, - Васька похлопал себя по карманам в поисках сигарет. – А то, мне еще в магазин за хлебом.

Начали собираться.

- Саныч, - Петруха опасливо косил в окно. – Карась, похоже, спекся.

- Похоже так, - Саныч, крякнув, вытер бороду рукавом и поставил пустую рюмку на стол. – Оставим здесь?

- С ясеня упал? – Петруха выкатил глаза. – А то ты мою Зинку не знаешь – ухватом сначала его прибьет, а потом и меня заодно.

- Да ладно вам, - Васька выкатил из глубины сарая садовую тачку. – Грузи, Петруха, багаж. Довезу с ветерком.

Пыхтя, взгромоздили Карася на тачку.

- Слышь, Саныч, - прикурив, Васька почесал лысину. – А какое сегодня число, а?

- Ну ты, вообще, кукушку отпил, - Саныч зачем-то посмотрел на наручные часы. – Мы за что пили?

- За что? – Петруха взялся за ручки тачки, пытаясь приподнять их.

- За всё, - заржал Саныч. – За де-е-ень…

- Рождения? – кивнул вопросительно Васька.

- Хренения, - Саныч пнул его по ребрам. – У кого день рождения?

- У кладовщика нашего – Серафима Ивановича, - уверенно поддержал друга Петруха.

- Когда? – обескуражился Саныч.

- В воскресенье, кажись, будет, - Васька сосредоточенно смотрел на свой бычок.

- Заранее нельзя, - уверил всех Саныч. – А первый тост за что был?

- А ты помнишь? – уважительно заглянул ему в глаза Васька.

- А то! – Саныч приосанился, подняв кверху указательный палец. – За день международной солидарности. Кого?

- Кого? – Петруха открыл рот, пытаясь сосредоточиться.

- Трудящихся, кулёма, - Саныч надвинул козырек кепки ему на глаза. – А с кем?

- Что с кем? – тупил Васька.

- Солидарности с кем? – терпеливо спросил Саныч.

- С неграми в Америке, - выпалил Петруха.

- Не угадал, браток, - Саныч укоризненно попенял ему пальцем. – С трудовым крестьянством, то есть с нами.

- И что? – Васька взялся за вторую ручку тачки.

- А то! Где мой портфель? Вот он, - Саныч, покопавшись недолго, вынул свернутое квадратом полотнище. – Петруха, древко есть?

- Древко? Найдем, - Петруха отломал грабли с черенка, протянув его Санычу. – А это что у тебя?

- Знамя, - Саныч развернул красное знамя с серпом и молотом в углу. – Счас пойдем на демонстрацию.

- О, пошли! – обрадовался Васька. – Я, заодно, за хлебом заскочу.

- Нет, - Саныч покачал кукишем у Васькиного носа. – Пойдем к Степановым. У них дочка из города зятя привезла. А он работает где?

- Где? – эхом отозвался расстроенный Васька.

- На заводе, - подытожил Саныч. – Вот и будет солидарность рабочего класса с трудовым крестьянством.

Вечерело. По главной улице деревни, мимо сидящих на лавочках у заборов аполитичных обывателей, твердой поступью, чеканя строевой шаг, поднимая сапогами вековую пыль, шествовал Саныч, держа наперевес черенок от граблей с привязанным к нему кое-как красным флагом. За ним, то и дело сталкиваясь плечами, Васька и Петруха катили тачку с бессознательным Карасем. Над деревней торжественно, но нестройно неслось: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем, тот станет всем!».

- Десять, пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать.

- Мам, - Настя тянула за локоть. – Ну, ма-ам, кушать хочется. Очень.

- Сейчас, доченька, подожди еще минутку, - Оля сжала ладонь с мелочью. – Сосчитаю денежку, и купим поесть.

- Женщина, вы будете брать? – тетка в когда-то белом фартуке грозно нависла над прилавком. – Вон, уже очередь собралась.

- Минутку, - сквозь набежавшие слезы Оля попыталась всмотреться в горстку монет. – Очки дома забыла.

- Понарожают тут, - буркнула продавщица. – Давай сюда свою мелочь. Сама посчитаю.

Очередь потихоньку наливалась желчью.

- Не хватает четыре рубля, - торжественно закончила счет фартучная тетка. – Что теперь?

Очередь расступилась под натиском мужчины в расстегнутом темно-синем пальто.

- Привет, - кивнул он Оле. – Извини, опоздал. Дайте еще, пожалуйста, вон ту коробку конфет и колбасы «Докторской» два батона.

Продавщица плюхнула на весы колбасу, смерив оценивающим взглядом часы на запястье мужчины.

- За всё - семьсот пятьдесят.

- Пожалуйста, - мужчина сунул Оле пакет с продуктами. – Ждите меня в машине.

За дверями магазина шел дождь, по-весеннему теплый.

- Мам, - Настя требовательно полезла в пакет. – А что, это наша колбаска? А нам в садике такую не дают. Это без беленьких кружочков, да? А нам давали один раз колбасу, только она была с кружочками. А я эти кружочки не люблю.

- Эта – без кружочков, - уверил ее мужчина, присевший на корточки рядом с ней.

- Я такую люблю, - кивнула ему Настя. – Только еще не пробовала.

- Ну, вот и попробуешь, - он выпрямился. – Вас как зовут?

- Меня – Настя, а маму мою – Оля.

- Боже, как унизительно, - пробормотала Оля. – Мы не можем это взять.