Эмма Хили - Найти Элизабет

Я взглянула на маму и Дугласа и увидела, что лица и руки у них ярко-красные от ягод, словно они только что съели кого-то живьем. Я чувствовала, что и сама выгляжу так же. Никто из нас не улыбнулся, мы просто озадаченно смотрели друг на друга, как будто только что пробудились от сна. Одежда была вся в красных пятнах, лица – бледные, а глаза – затуманены.

Фрэнк принес сахар. Мама вытерла руки и лицо о фартук и воззрилась на пакеты с таким детским восторгом, словно это были рождественские подарки.

– Теперь мы сможем сделать джем, – произнесла она. – Ягоды у нас есть.

– Я вижу, – произнес Фрэнк и расхохотался.

Смеясь, он искоса и подозрительно наблюдал за нами, затем нервно закурил сигарету. Одна манжета рубашки хлопала его по запястью, словно голодная чайка.

Мама понесла в дом собранный нами урожай. Дуглас продолжал есть ягоды, но у меня внезапно пропал аппетит. Кожа в тех местах, где остался ягодный сок, чесалась, и я почувствовала внезапное раздражение и злость. Мне было неприятно присутствие рядом с нами Фрэнка. Честно говоря, мне хотелось целый день вот так молча собирать ягоды, делать что-то совершенно механически и ни о чем не думать.

Я уже несколько дней старалась не встречаться с Фрэнком, ходила домой дальней дорогой, а если замечала, что он ждет в конце нашей улицы, переходила на другую сторону, чтобы не приближаться к «Пяти Дорогам» или к любому другому пабу, в который, по моему мнению, он мог наведываться. Я не знала, что ему сказать. Не говорить же ему, что Дуглас каждый вечер приходит в «Павильон» в надежде встретить там Сьюки.

– У тебя размазалась губная помада, – заметил Фрэнк, – как будто ты с кем-то целовалась.

Руки у него перестали дрожать, и он поднес большой палец к моим губам, который застыл от них на расстоянии миллиметра.

– Я не пользуюсь губной помадой, – ответила я, и из-за усилия не поддаться сильнейшему притяжению и не прикоснуться к его пальцу мои слова прозвучали глухо и искусственно.

У меня за спиной раздался шаркающий звук – это Дуглас ударил ногой по стене. Фрэнк не смотрел на него, но слегка провел пальцем по остаткам влажного ежевичного сока у меня на верхней губе и затем размазал их по своей.

– Как тебе кажется? – спросил он. – Может быть, это мне стоит начать пользоваться ею?

От абсурдности его поведения, от странного смысла его вопроса у меня закружилась голова, и я почувствовала облегчение.

– А теперь у тебя такой вид, как будто ты кого-то целовал, – заметила я, но тут мама позвала нас в дом.

– Я собиралась сообщить Фрэнку, – сказала она, когда мы вошли. – О трагедии.

Я увидела, что тот вздрогнул при слове «трагедия».

– О какой трагедии?

– Мать Дугласа. Ее сбила машина. Насмерть.

Мама вымыла ягоды, а затем высыпала их на большую сковороду и поставила на плиту, чтобы они высохли. Прежде чем Фрэнк смог что-то ответить, в комнате некоторое время стояла тишина. Но вот он заговорил, и в голосе у него послышались слезы.

– Какой кошмар, – сказал он. Я была поражена – казалось, что он вот-вот расплачется. – И когда это случилось? Вы присутствовали при этом? Господи, какой ужас!

Он громко всхлипнул, отчего мы все вздрогнули так, словно он разбил тарелку.

– Возможно, тебе не покажется все таким уж страшным, когда ты узнаешь, кем она была, – заметил Дуглас.

В его голосе слышались злобные нотки, но его лицо, все в пятнах от ежевики, оставалось невозмутимым.

– Это не имеет совершенно никакого значения, – сказала мама, стирая ежевичный сок у него с подбородка и пытаясь заставить его замолчать.

– Я хорошо помню, когда я увидел ее в первый раз, – неожиданно произнес Фрэнк, после чего возникла пауза, в течение которой мы все задавались вопросом, что же он может сказать дальше.

Но он не продолжил, а встряхнулся, подошел к маме и стал помогать ей пропускать сквозь сито разогретые и размякшие ягоды. Темная мякоть прилипала к его пальцам и скользила по запястьям. Я варила ягоды с сахаром, добытым на черном рынке, мама охлаждала джем и разливала его по банкам, которые потом запечатывала воском. Джем получился розовый, прозрачный и очень вкусный. А рядом стоял Фрэнк, который несколько раз чуть не расплакался из-за того, что погибла мать Дугласа.

– Господи, что за ужасный человек! – воскликнула Хелен, ударив рукой по рулю. – Во всем, абсолютно во всем винит окружающих. Винит меня! Как будто моя профессия имеет какое-то отношение к его проблемам! Да уж, как тут не пожалеть Элизабет. Иметь такого сына!

– Элизабет пропала.

– Мама, мы же только что навещали ее.

– Она пропала. И пропала по моей вине.

– Не слушай ты этого идиота. Ему не следовало оставлять ее одну в саду, когда она едва держалась на ногах. Здесь совершенно нет твоей вины.

– Есть, потому что я искала ее не там, где надо, я повсюду собирала всякую ерунду, а она все время была там и ждала меня.

– О чем ты говоришь?

– Она была зарыта в саду.

– Кто?

Я не могу вспомнить имя.

– Та, о ком ты говорила.

– Элизабет в больнице, мама. Мы только что навещали ее.

– Нет, в саду. Она зарыта и находится там уже много лет.

Хелен начинает ерзать на своем сиденье, потом снижает скорость машины.

– В чьем саду? В нашем?

– У новых зданий. Она пропала, а затем построили эти здания. Фрэнк привез тонны земли в сады и посадил там множество разных растений. Когда-то кто-то проник в сад, кабачки чуть не погибли. Она пыталась их выкопать.

– Новые дома. Ты имеешь в виду дом Элизабет?

– Элизабет пропала.

– Нет, мама, мы только что навещали ее.

– Она зарыта…

– Ты уже говорила. Но ведь речь идет не об Элизабет, правда?

– Элизабет пропала.

Я знаю, что это не то имя. Знаю, что все время повторяю не то имя, но не могу вспомнить нужное.

Хелен останавливает автомобиль.

– Кто, по-твоему, зарыт в саду Элизабет? Сьюки?

Сьюки… Вот то имя, которое нужно. Сьюки… Сьюки… Мышцы у меня на груди немного расслабляются.

– Мама? – Хелен рывком дергает ручной тормоз.

– Это моя вина. Я была там. Я узнала место благодаря стене с камешками, и, если бы я тогда тоже начала копать, я бы все выяснила, и мама бы не умерла, так ни о чем и не узнав. А я так ничего и не поняла; подумала, что сумасшедшая пытается просто меня напугать. Но вещи Сьюки были в саду, они ждали меня, отмечали место. Ее пудреница была там, но я нашла ее слишком поздно. Слишком, слишком поздно. Теперь я уже никогда не найду Сьюки. Она всегда будет пропавшей, а я всегда буду искать ее. Я не могу этого вынести.

– Я тоже не могу этого вынести, – прошептала Хелен. – Выходи из машины. Подожди! Я помогу тебе.

Она выходит и открывает дверцу рядом с моим сиденьем. Я вижу, что мы находимся по другую сторону парка, и, пока я провожу рукой по черным и белым камешкам на стене, Хелен что-то вынимает из багажника. Боковая калитка закрыта, но она вставляет в нее острый штык лопаты, и деревянная конструкция разлетается в щепки.