Денис Драгунский - Окна во двор (сборник)

Так вот.

Сидим мы с ним на перемене, курим. И он мне опять, в сотый раз, говорит, как сильно он влюблен в одну нашу сокурсницу. Причем влюблен не просто так, а страстно. Хочет ею, извините, овладеть. Наслаждаться ее телом.

Но именно поэтому он стеснялся признаться ей в любви. Да и вообще просто начать ухаживать. Встречать-провожать, водить в кино, кормить мороженым в вафельных стаканчиках и поить у мраморного прилавка «Гастронома» виноградным соком за 14 коп. Вот такая была палитра галантности у скромных студентов в начале семидесятых…

Но он стеснялся все это делать именно из-за того, что ощущал страстное плотское чувство. Вот если бы это была обыкновенная слегка возвышенная полулюбовь, полудружба, которая потом со скрипом переползает в постель, — тогда другое дело. Тогда пожалуйста. Потому что он был благовоспитанный мальчик из очень интеллигентной семьи. И она тоже, кстати, была хорошей девушкой из хорошей семьи . И ему казалось, что его чувство — неприлично.

— Вот если бы она была шалава какая-нибудь, — тосковал он. — Я бы тогда без разговоров: по стакану портвейна, взял за жопу, и все дела… А она такая светлая, такая милая, такая чистая. Но я ее так хочу, просто до слез. Как ты думаешь, она мне когда-нибудь даст?

— Если будешь сидеть и ныть, то не даст, конечно. Откуда же ей знать, что тут такая Ниагара чуйств-ссс… — хихикал я.

— Не смей смеяться! — обижался он. — Значит, не даст?

— Даст, даст, — успокаивал я. — Конечно, даст.

— Точно? Ты уверен?

Он мне страшно надоел.

Вдруг я вижу, что по этому длинному стеклянному холлу идет она. Вдалеке, мимо нас. Ее звали Алла, я прекрасно помню. И я вдруг как крикну:

— Алла! Алла! — и машу рукой. — Подойди на минутку, тут один вопрос!

Она останавливается, поворачивается и идет к нам.

Мой друг краснеет, срывается с места и убегает.

— Привет, — говорит она. — Что такое?

— Алла, — говорю. — Ты только не бей меня портфелем по башке, ладно? Вопрос такой. Буду предельно откровенен. Сашка убежал, потому что стесняется. Он в тебя влюбился до полусмерти. Ты не смейся, но это просто бешеная страсть. Обожает. Во сне видит. Жить не может.

Она присела на банкетку рядом со мной. Спрашивает:

— Ну и?

— Буду краток. Вот скажи, ты вот, проще говоря, могла бы, ну, в общем… — и замолкаю, потому что как-то неудобно.

— Ты спрашиваешь, могла бы я, — она смотрит на меня ясными глазами и улыбается, — могла ли бы я его, проще говоря, полюбить ?

— Ну да! — говорю я. — Если короче, то да.

— Прямо сейчас? Сегодня? — смеется. — Прямо сегодня, конечно, нет. С ума сошел? Но вообще — как ухаживать будет. Будет провожать, приглашать в театр, дарить цветочки — тогда, наверное, да. Тем более что сейчас у меня никого нет. И вообще он мне даже нравится. Я его давно заметила.

Тут звонок. Мы вскочили и побежали в разные стороны.

В конце дня натыкаюсь в раздевалке на своего друга. Он на меня волком смотрит. А я ему весело так:

— Ура! Кричи ура, кому сказано!

— В чем дело?

— Ты ей нравишься. Она сказала, что с удовольствием тебе даст. Не сразу, конечно, не в первый раз, она же хорошая девушка…

— Ты что, прямо вот так с ней говорил?! — у него даже рот перекосило, то ли от гнева, то ли от страха.

— Ну, не совсем прямо вот так. Но, в общем, довел до нее суть дела. Она сказала: только пусть сначала поухаживает.

— Я сейчас тебе дам по морде! — кричит он и чуть не плачет.

Хорошо, мы рядом с урной стояли. Я черный железный круг схватил:

— Спокойно, — говорю. — Без рукосуйства. А то влетит.

Он повернулся и убежал.

С тех пор он обходил меня за десять метров. А если мы все-таки сталкивались, отворачивался.

Ну, ладно.

Месяца через три захожу в буфет, там эта Алла сидит. Беру компот и коржик, подхожу:

— У вас свободно, мадемуазель?

— Свободно, — говорит она довольно злобно. — Хоть в футбол играй. Ну, где же этот безумный Меджнун? Я, к твоему сведению, двух человек отшила. В ожидании бешеной страсти…

— Именно что безумный, — говорю. — Глубокий шиз. Ну его.

— Ты что, нарочно надо мной издевался?

— Что ты! — говорю и кладу ей ладонь на руку, и даже слегка поглаживаю. — Что ты! Он так страдал, мне все мозги прокапал, честно.

— А раз честно, — говорит она, — тогда теперь ты должен за мной ухаживать. Давай, веди меня сегодня в кино. Или просто погулять. Вокруг главного корпуса. Такая погода, и яблони цветут.

— Алла, — говорю и свою ладонь с ее руки снимаю, — ну, бог с тобой. Я ведь люблю другую девушку. Ты же знаешь кого, и все это знают, и мы с ней хотим пожениться.

— Иди отсюда.

Я и ушел. Даже компот не допил и коржик не доел.

В начале 1970-х на соседнем факультете приключилась такая история. В общежитии играли в покер и обыграли новичка на сумасшедшую сумму — рублей пятьдесят. Полторы стипендии. Надо отдавать. А денег нет, и взять неоткуда. Полное отчаяние.

— Ладно, — сказали ребята. — Отработаешь.

— Отработаю, честно!

— Но смотри, проболтаешься…

— Не проболтаюсь, честно!

— Хорошо. Значит, так. Мы — иностранные разведчики. Понял? Поработаешь связником. Возьмешь контейнер и отнесешь в камеру хранения на Курском вокзале. Через неделю перенесешь его на Белорусский. Потом на Казанский.

— А… а потом?

— Делай, что говорят! — и ему дали тугой сверток старых газет.

Бедный парень взял, отнес. Через неделю сделал, как было велено — перенес сверток с Курского на Белорусский. Потом на Казанский.

И пошел сдаваться в КГБ.

Товарищи из органов отдали дело на усмотрение парткома. На родном факультете этих шутников решили не наказывать. Ну, кто ж мог подумать, что он такой дурак? А бедного дурака исключили из комсомола. Шутки шутками, а ведь субъективно он три недели работал на иностранную разведку.

Вспомнил немецкий фильм «Жизнь других». История про ГДР в те же 1970-е годы, про капитана Штази, который следил за драматургом-диссидентом, проникся к нему сочувствием и фактически спас.

Хороший актер. Очень трогательно и человечно. Но фильм я понял совсем иначе. Сотни тысяч агентов этого самого Штази следили-следили, а за Берлинской стеной не уследили. То есть никакой государственной безопасности они не соблюли. Не сумели? Или не смогли? Или не получилось? Или не вышло? Или работали как-то мимо целей и задач?

В общем, лучший кадр фильма (на мой вкус) — когда сидят эти штазеры в подавале, письма перлюстрируют целой бригадой. У них специальные отпариватели были — пар тонкими струйками выходит по линии заклейки конверта — удобно! Сидят они себе, конверты над паром держат.

Вдруг один включает радио. Хоп! Берлинская стена упала!