Франсуаза Саган - Здравствуй, грусть (Сборник)

– Дорогой Ален, – заговорила Беатрис своим низким голосом, – что случилось? Не скрою, ваш телефонный звонок меня страшно заинтриговал.

(Последняя пьеса N была историческим детективом.)

– Я хотел поговорить об Эдуаре, – несколько нервозно сказал Ален.

Время шло и шло, а он все щипал свой хлеб. Первые полчаса вообще прошли в какой-то безумной неразберихе с такси, Беатрис путалась в объяснениях, не зная, как проехать к этой дрянной забегаловке, потом началось упрашивание, чтобы войти и получить место. Да и воздуха здесь не хватало: он задыхался. К тому же прямо перед ним висело зеркало, в котором он явственно видел свое длинное, довольно морщинистое, но, несмотря на это, местами слишком детское, инфантильное лицо. Бывают такие люди, которых судьба награждает какой-то безвозрастностью. Он тяжело вздохнул.

– Эдуар? – улыбнулась Беатрис.

– Да, Эдуар, – сказал он, и от ее улыбки у него сжалось сердце. – Мои слова покажутся вам смешными (Господи Боже, каким смешным кажется ей он сам!), но Эдуар – ребенок. И он любит вас. Со времени приезда он одолжил уже больше ста тысяч франков, пятьдесят из них у Жозе, и все чтобы экстравагантно одеваться и нравиться вам…

– Он осыпает меня цветами, – сказала Беатрис, снова улыбнувшись.

Улыбка ее была безупречной, снисходительной и слегка утомленной, но Ален Малиграсс, очень редко ходивший в кино или на плохие пьесы, ее не распознал. Она показалась ему улыбкой любви, и ему тут же захотелось немедленно уйти.

– Это досадно в конце концов, – сказал он.

– Досадно, что меня любят? – переспросила Беатрис, склонив голову и почувствовав, что пора переменить тему разговора. Но сердце Алена Малиграсса опять сжалось.

– Я его слишком хорошо понимаю, – с пылом сказал он, и Беатрис деланно рассмеялась.

– Я с удовольствием съем сыру, – сказала она. – Расскажите мне об Эдуаре, Ален. Не скрою, он мне небезынтересен. Но мне совсем не нравится, что он из-за меня влезает в долги.

Однако в ту же минуту она поймала себя на мысли: «Да пусть разорится! На что еще годятся эти молодые люди?» На самом деле Беатрис, конечно, этого не считала, у нее было доброе сердце, к тому же она понимала, что это совсем не то, что можно говорить отчаявшемуся дядюшке, а Ален и так был очень подавлен.

Она склонилась к нему совсем, как он мечтал, звуки гитары стали душераздирающими, а вычурные свечки, стоявшие на столе, покачнулись в глазах Беатрис.

– Ну что мне делать, Ален? И, честно говоря, что я могу сделать?

Он пришел в себя и пустился в пространные объяснения. Быть может, она даст понять Эдуару, что у него нет никакой надежды?

«Но она у него есть», – весело подумала Беатрис. Она вдруг остро почувствовала нежность к Эдуару, вспомнив его мягкие каштановые волосы, неловкие жесты, веселый голос по телефону. К тому же ради нее он залез в долги! Она забыла о пьесе N, о своем сегодняшнем спектакле, ей захотелось увидеть Эдуара, прижаться к нему, почувствовать, как он дрожит от счастья. Она видела его с тех пор всего один раз, в баре, он застыл на месте, и на лице его было написано такое восхищение, что она испытала какую-то гордость. Любое ее движение навстречу было ему восхитительным подарком, и она смутно осознавала, что ей нужно, чтобы все ее отношения с людьми были только такими.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала она. – Обещаю вам. Клянусь здоровьем Фанни. А вы знаете, как я ее люблю!

«Ну и идиотка!» Эта мысль молнией пролетела в мозгу Малиграсса, но он все еще отчаянно цеплялся за намеченное: сменить тему, и сейчас же, а в конце концов взять Беатрис за руку.

– А что, если мы уйдем отсюда, – сказал он. – Может, выпьем где-нибудь виски, мы еще успеем до второго акта. Я не голоден.

«Можно было бы пойти в „Ват'с“, – подумала Беатрис, – но там бывает много знакомых. Ален, конечно, известен, но увы, в довольно узком кругу, и потом, этот его галстук, как у помощника нотариуса. Дорогой Ален, живое воплощение милой старой Франции!» И, протянув руку через стол, она сжала ладонь Алена.

– Куда вы хотите, туда и пойдем, – решила Беатрис. – Я счастлива, что вы есть на свете.

Ален вытер губы и угасшим голосом спросил счет.

Рука Беатрис, потрепавшая его ладонь, нырнула в красную, точно такого же цвета, как туфли, перчатку. В десять часов, выпив виски в кафе напротив театра и поговорив о войне и послевоенном времени («Нынешняя молодежь, – говорила Беатрис, – не знает ни что такое кабачок в подвале, ни что такое джаз»), они расстались. Ален сдался уже час назад. С мрачноватой радостью он слушал, как Беатрис нанизывает одну банальность на другую, и время от времени, когда ему доставало на это смелости, любовался ею. Раз или два она даже принималась с ним кокетничать, просто потому, что чувствовала себя в отличной форме, но он этого не заметил. Когда мечтаешь о чем-то как об огромном несбыточном счастье, перестаешь замечать маленькие дорожки, по которым можно (и довольно быстро) до него дойти. Стендаля Ален Малиграсс читал куда внимательнее, чем Бальзака. И это ему дорого обошлось. Впрочем, ему дорого обошлось и все то, что он хорошо знал по книжкам, а именно: что можно любить то, что презираешь. Конечно, это спасло его от стресса, но и стресс мог оказаться полезным. Правда, в его возрасте страсть легко обходится без уважения. Но у него не было той счастливой уверенности, которая питала жизненные силы Жозе: «Этот молодой человек – мой».

Ален вернулся домой крадучись. Проведи он эти три часа с Беатрис в отеле, он вернулся бы победно-торжествующим, счастье ведь гасит укоры совести. А тут – Фанни он не изменял, а возвращался как виноватый. Она была уже в постели, в голубой ночной кофточке, в которой любила читать в кровати. Ален разделся в ванной, что-то пробормотав про свой деловой ужин. Он был совершенно разбит.

– Добрый вечер, Фанни.

Он наклонился к жене. Она привлекла его к себе. Лицо его оказалось на ее плече.

«Она, конечно же, догадалась, – подумал он устало. – Но не это тощее плечо мне нужно, а круглое и крепкое плечико Беатрис; ее опрокинутое и исступленное лицо, а не этот интеллигентный взгляд».

– Я очень несчастен, – сказал он громко, потом разделся и лег спать.

Глава 4

Он уезжал, Николь плакала, и все это можно было предвидеть заранее. По мере того как он укладывал вещи, ему стало казаться, что всю его жизнь вообще можно было предвидеть. Само собой разумелось, что он был хорош собой, что у него была беспокойная молодость, роман с Беатрис и очень долгий роман с литературой. Еще более естественно было жениться на этой молодой, не очень привлекательной женщине, которая сейчас страдала из-за него чуть ли не как животное, чего он совершенно не понимал. Потому что, в сущности, он был скотиной и, как самый заурядный человек, был способен и на жестокость, и на самые банальные любовные похождения. А ему надо было до конца играть роль сильного мужчины. И, обернувшись к Николь, он обнял ее.