Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

Женщины отдаются либо по любви, либо за деньги, либо из благодарности. Последняя причина — самая унизительная для мужчины. Существует женская гордость, существует мужская. Ее иногда подменяют мужской удалью, сексуальной доблестью. А она в другом — не хватать то, что плохо лежит. Ты попробуй ухватить королеву, а не пьяненькую бухгалтершу на вечеринке… Я понимаю — добиться любви, когда сам любишь. Это высокий полет. А взять то, что дают из благодарности или жалости, — это плевать на себя. Я уверен, что большинство мужчин меня не поняло бы, расскажи я им об этом. Сочли бы за импотента или дурака — не хочет взять красивую бабу!

Анатолия поставила в гостиной рождественскую елку, щедро усыпав ее шарами. На двери появилась золотая подкова в цветах и с надписью по-гречески. В клетке возле елки прыгали по жердочкам две маленькие птички. Анатолия считает, что птицы — лучшие друзья. Они не шумят, но тихо возятся, и с ними веселее.

Работал до 16 часов. Пишется плохо. Увидел два эпизода и записал вчерне; плюс общие рассуждения о становом хребте Евразии — России, которую не скинешь на обочину, но можно раздробить.

Внезапно стало темно, налетел ветер, от турецкого берега надвинулась синяя мгла.

Пошел дождь — тяжелые капли за окном летят почти горизонтально, напоминая просверки трассирующих пуль. Я вижу, как они лупят в облезлую стену старого флигеля, стоящего с заколоченными окнами, быстро сделав ее темной. Пальма в два обхвата, чья раскидистая прическа видна от моего письменного стола, теперь ходит ходуном, скрипит, ее листья шелестят на шквальном ветру, и кажется, что она мчится на мотоцикле. Эта пальма — выше крыши, изображена на буклете Центра.

Через неделю улетать. Пошел прогуляться после дождя и в темноте улиц наступал иногда на улиток — крупных и жалобно хрустящих. И шел потом осторожно, приглядываясь к влажно блестевшим плиткам. Горели рождественские елки на площадях и в окнах домов, за картами и вином сидели греки в тратториях. Два больших платана прятали свои стволы окраской армейской камуфляжной формы. Я сказал им, что они попались, остановился и провел рукой по их гладкой коже. Она была теплая.

В китайском ресторанчике вывесили красные и голубые фонарики с джонками, зелеными холмами, соснами… И шарманкой пиликала восточная мелодия при входе на террасу — грустная и веселая одновременно. Китаянка улыбнулась мне, я заказал свой суп, котлеты с жареным картофелем.

На обратном пути встретил двух парней и девушку — из России. Работают официантами на маленьком соседнем острове. Приехали на Родос подхалтурить — квартиру кому-нибудь убрать… Белобрысая девчушка тут же попросила взять посылку для дочурки — переслать в деревушку под Брянск. «Купила ей медведя, — она изобразила зверя чуть ли не в натуральную величину, — а на почте не принимают, слишком большой. Очень хочу ей к Новому году подарок сделать!»

Первая мысль — отказаться. Причины веские: чемодан полетит багажом до Питера, а сутки таскаться в Афинах с медведем под мышкой… Но тут же представил, как девочка в заснеженной деревушке получит от мамы подарок, будет спать с медведем в обнимку, сажать его на горшок и вспоминать маму, которая неизвестно когда вернется домой…

— Медведь упакован?

— Да, да, в полиэтилене… — девчушка смотрела с мольбой во взоре. — Я вам дам денег на камеру хранения и на посылку. Ну, пожалуйста… — Ей лет девятнадцать, не больше; видно по всему, что помыкалась в жизни.

Завернули за угол, прошли немного, я с парнями остался под платаном — с него плюхались редкие тяжелые капли. Она побежала по переулочку к дому, в котором они остановились.

Парням лет по двадцать пять, коротко стриженные. Один из Вологды, второй из Барнаула — ходоки за три моря. Я поинтересовался, как дела. Жить можно, был ответ. Да, Греция дорогая страна, но платят неплохо.

Медведь оказался с пятилетнего ребенка ростом. Девчонка поцеловала его на прощанье, сунула мне деньги и бумажку с адресом.

Этим медведем я вверг в панику коварную собаку, на цыпочках подойдя к ее калитке. Пёска еще не успела открыть пасть, как я пугнул ее медведем. Захлебываясь паническим лаем, она взлетела к дверям дома. Я, как дурак трясясь от смеха, продолжил подъем по улице, и ее истошный лай сопровождал меня до самого поворота. Наверное, до сих пор сидит в дозоре и мечтает о реванше. А бурый медведь сидит у меня на шкафу, смотрит, как незнакомый дядя пишет в блокнот, и ждет переправки в заснеженную Россию.

Оксане сегодня захотелось побыть одной: парикмахерская, хождение по магазинам в поисках вечернего платья и сувениров».

Роман о предках неожиданно стал — кто-то неведомый выпряг лошадей из повозки, и теперь они мирно паслись поодаль, словно и не знали возницу.

Тут не лишне сказать, что с самого рождения Сергей Михайлович жил, в сущности, под чужой фамилией, но проведал об этом лишь несколько лет назад.

Старшая сестра, собираясь переезжать на новую квартиру, передала Сергею тугие связки семейных документов и писем, и он обнаружил, что его отец носил до 1939 года фамилию Медведичовский. Мелькнула страшная догадка — он не сын своего отца, но вскоре все прояснилось: в связке нашлись аттестат зрелости, служебные удостоверения на имя Медведичовского Михаила Константиновича с фотографией отца и довоенные школьные снимки, на которых родитель смотрел в фотообъектив его, Сергея, глазами. «Второе издание Миши», — теребя густой мальчишеский ежик волос, любила повторять покойная мать. Все прояснилось, но не объяснилось: почему отец решил поменять фамилию? Сергей стал допрашивать старшую сестру, но та лишь пожимала плечами.

Пока были живы отец и мать, в семье ни полусловом не обмолвились об изменении фамилии.

Когда открылись архивы, Сергей Михайлович обнаружил: его пращуром был Ондрий Медведич, среднепоместный дворянин Великого княжества Литовского, женившийся на Марии Овской, польской дворянке, и, как было записано в найденных документах, «ставший прозываться Медведич-Овским».

Дети его именовались уже Медведичовскими — возможно, дефис между двумя именами собственными показался кому-то излишним и только запутывающим дело.

Сергей Михайлович стал азартно спускаться в глубь веков, в изобилии находя там и Коровичей и Овских, и их формулярные списки, дразнящие воображение перечислением имений, должностей, наград, сведения об участии в походах против неприятеля и даты отпусков. Достойно удивления — дореволюционные архивы оказались полнее и строже архивов советского времени.

Так, например, заявление отца в загс с просьбой в 1939 году изменить фамилию обнаружить не удалось. Знающие люди подсказали, что в послереволюционные и довоенные годы изменение фамилии не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Пупкины становились Ивановыми, Ивановы — Пролетарскими, Немытовы — Немировичами…