Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет

Из больницы Марта вышла через несколько месяцев, наглухо закрыв от всего мира и душу, и тело. Единственную лазейку оставила для пианистки, которая впервые с детских лет явилась к ней в реанимации. Очнувшись, Марта даже решила, что видела ангела или самого Бога в женском обличье. Но пианистка продолжала приходить по ночам. И вот уже не одна, а снова в компании маленькой девочки. Марта видела образы, пыталась разобрать видения. Ловила смутные ощущения того, что все это действительно было когда-то. Даже рассказала об этом подруге. Та загорелась:

– Надо сходить к гипнотизеру, и он вытащит все твое смутное на поверхность.

Марта не хотела, чтобы ее вытаскивали на поверхность. Она хотела остаться там, где чувствовала себя спокойно, – в мире воображаемом, далеком от жестокой действительности. Но Натка тормошила ее, знакомила с кем-то. И Марта даже куда-то ходила. И спустя годы даже ложилась с мужчинами в постель без неприязни, но и без полета, без желания, без крыльев. Ничего не хотелось: ни любить, ни петь. Консерваторию она не окончила, забрала документы. Не могла пойти туда, где знали, что произошло, не желала ни сочувственных взглядов, ни подбадривающих слов. Хотела только съехать от Натки и как-то существовать в своей отдельной скорлупе, которую не сможет разбить ни один молоток. Денег, накопленных от работы в ресторане, как раз хватило на курсы косметологов. Тогда еще было возможно войти в эту профессию, не имея медицинского образования. Марта так и сделала. Сначала непримечательный салон и угол за шкафом, только не у Натки, а у незнакомой бабульки. А значит, за деньги, а значит, практически свой. Мои три метра – что хочу, то и ворочу. Марта читала учебники по дерматологии и искала любую возможность повысить свою квалификацию. Лекции, семинары, обучающие программы… Она хваталась за все. И очень скоро паршивый салон превратился в салон получше, угол за шкафом в отдельную комнату, а потом и в квартиру. А в квартире уже можно было поставить свою кушетку и принимать клиенток на дому. Марта начала зарабатывать. К тому времени и государство каким-то образом вдруг одумалось и выделило-таки квартиру, что положена была ей по закону. И неважно, что ей уже не восемнадцать, а двадцать восемь. И бог с ним, что квартира не в Москве, а в Серпухове. Не в Таганроге, и ладно.

Марта умела трудиться. То ли музыка развила в ней усидчивость, то ли судьба, лишившая других интересов, направила всю ее молодую энергию в рабочее русло, но материальное положение Марты неожиданно оказалось довольно устойчивым. Ей было не на что тратить деньги. Развлечений душа не просила, заботиться было не о ком. Квартира превратилась в двушку в Москве, а потом Марта вспомнила о Париже. Вспомнила потому, что сцены, являвшиеся ей во сне, становились все реальнее. Вечера, которые она видела в незнакомом доме, походили на французский салон. А еще та малышка из сна, отчаянно картавя, пела на этом языке. И Марта пела, снова пела, опять пела. Наконец-то она пела и не чувствовала боли, страха и отчаяния. Не думала о том, что, если бы не пение, не было бы ни аборта, ни ресторана, ни малиновых пиджаков. И в этом, только в этом заключалась ее единственная, но такая важная для нее победа.

И что же? Рассказать обо всем этом Егору? Рассказать о том, что у нее не может быть детей, и поэтому, открыв ему записи Ритули, она ушла, не оставив адреса? Рассказать о том, что куча народа в консерватории знала и о койке за Наткиным шкафом, и о том, по какому адресу эта койка стоит? Рассказать, чтобы он понял: будь он понастойчивей, мог бы уберечь Марту от дальнейшей трагедии? Рассказать о том, что до сих пор мужчины представляются ей жителями других планет, с которыми можно дружить, встречаться, даже спать, но жить… Спасибо. Не надо. Рассказать все это? Да, Егор хотел услышать правду, но Марта была уверена в том, что такая правда ему совсем не нужна. В конце концов, они оба хотят одного и того же: душевного покоя. И сейчас в ее власти этот покой ему подарить. Марта беспечно улыбается и решается наконец ответить на поток его шутливых, но таких серьезных, проникающих прямо в душу вопросов. И начинает она с главного:

– Ты знаешь, тени прошлого меня не будоражат. – Откровенное вранье. Но кто отменял ложь во спасение? – Столько воды утекло с тех пор. Но я как-то зацепилась за корягу, и меня не смыло волной. Живу – не жалуюсь, прилично зарабатываю. А что касается пения… Ну, к сожалению, не все выпускники консерватории – об отсутствии диплома ему незачем знать – могут похвастаться устройством по специальности. Видимо, давным-давно материальное во мне пересилило духовное. Не смогла дождаться своего часа.

– Может быть, этот твой? – Егор погрустнел. Ему бы хотелось услышать другую, еще более счастливую версию Мартиной жизни. Но и эта по сравнению с правдой выглядит вполне беззаботной. Так что нечего грустить. К тому же на его вопрос есть очевидный ответ, и Марта дает его:

– Может быть.

– Моя мама, – в разговор вступает Маша, – как раз недавно рассказывала, что у них в Майами в русском ресторане требуется певица. Может, вам попробовать? Станете новой Успенской.

Марте хочется быть только самой собой. К тому же от слова «ресторан» она вздрагивает и спешит отказаться. Егор перебивает жену:

– Мань, ну ты скажешь тоже. Марту наверняка здесь держит куча всего. – В его взгляде, направленном на Марту, снова читается лукавство: – Давай, расскажи об этой куче. Семья, дети, любовники?

«Везде полный крах».

– Все отлично. Ходила замуж два раза. – Очередная ложь. – Больше не хочу. – А это, кстати, правда. – Детей нет, – признается она как бы между прочим и тут же торопливо добавляет: – Пока нет. Ну а с любовниками с переменным успехом. То есть, то нет. В общем, жизнь интересна и многогранна. Возможно, за очередной гранью я еще встречу прекрасного принца. Пути господни неисповедимы.

– Это точно, – кивает Егор и задумывается на несколько секунд, словно пытается решиться на что-то. Решается: – Знаешь, кто работает в школе, где учится Минька?

– Кто?

– Кажется, Ритуля.

– Кажется?

– Черновицкая. Я на сайте школы глянул, фото нет, но написано, что Маргарита Семеновна. Я поначалу так нервничал, все думал: а вдруг она Миньку учить будет? А теперь думаю: пускай учит. Она ведь хороший учитель.

– Хороший.

На душе у Марты легко, как никогда. Какое счастье, что она не сказала Егору правды.

– Как здорово, что мы поговорили. Знаешь, если бы не Маша, – Егор кивает на жену и смотрит на нее долгим, нежным взглядом, – я бы и не пришел, наверное. Но вот я здесь, и я счастлив. Мне будто снова двадцать, будто ничего не случалось, понимаешь?

Марта кивает. Она рада, очень за него рада, хотя на ее собственной душе скребут все кошки мира.