Алексей Рыбин - Бес смертный

– Кого?

– Посмотри лучше. Девчонка стоит, а рядом с ней мужик. – Кирсанов посмотрел в указанном мной направлении. – Ну?

– Что – ну? – переспросил Кирсанов.

– Да разуй глаза! Мужик же рядом с девчонкой – вылитый Джонни!

Джонни умер десять лет назад. Он не успел выехать за границу, хотя был самым «западным» из всех нас. Он читал нам «Нью Мюзикл Экспресс», переводил тексты Боуи и Дилана.

«Нью Мюзикл Экспресс» в те годы еще не был газетой, посвященной эстрадной музыке, а о Дилане в России вообще никто ничего не знал. Никто, кроме нескольких энтузиастов, в число которых входил Джонни.

Мы слушали с Джонни поп-музыку – тогда «поп-музыкой» были и «Кинг Кримсон», и «Флитвуд Мак» с Питером Грином, не говоря уже о «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Джонни любил «чпок» – в мастерстве приготовления «чпока» он мог соперничать с самим Майком – и рок-н-роллы, он пел их без конца, и мы не могли представить нашу жизнь без Джонни и его рок-н-роллов. Еще Джонни писал замечательные песни. Он точно, как говорил наш общий знакомый Боб, «попадал в музыку».

Джонни умер десять лет назад, упав в коридоре собственной квартиры на пол и сломав основание черепа. Он пил все больше и больше; в последние месяцы, когда приходили гости, он покупал себе литр водки и пил из этой своей бутылки; гости пили что хотели, а Джонни – свой литр. Кончилось все падением на пол в коридоре и медленным, в течение нескольких часов, умиранием в одиночестве на собственной кровати. Когда наконец к нему пришли и вызвали «скорую», ничего сделать уже было нельзя. А когда приехали врачи, Джонни уже умер.

– Да, это он! – крикнул я. – Господи, как же…

Это чисто рок-н-ролльные истории: и Джима Моррисона кто-то где-то периодически встречает, и Леннон жив – по слухам, где-то на Тибете сидит. А вот Маккартни мертв уже давно, года с шестьдесят третьего, и в фанатской литературе тому есть куча неопровержимых доказательств. На фото «Abbey Road» он идет босиком, и на лице какие-то шрамы, которых якобы в детстве не было. Ну, про шрамы я знаю все, об этом я сегодня уже думал. В детстве ни у кого шрамов нет. Они появляются с годами. Маккартни в этом смысле – не исключение. Майлз Дэвис, рассказывают, тоже был похоронен а закрытом гробу, но кто лежал в гробу – неизвестно, а великий мистификатор Дэвис то ли в Индии, то ли в Африке, цел и невредим, играет на трубе.

Про Цоя тоже слухи ходят. В общем, слышал я разные истории и встречал достаточно сумасшедших, уверенных в физическом бессмертии своих героев.

Но сейчас я готов был поклясться, что вижу Джонни – живого, кажется, здорового и чем-то очень озабоченного. По причине этой озабоченности, проявляющейся в характерных для моего старого приятеля жестах, он выглядел живее всех живых.

Джонни стоял – я отчетливо это видел, хотя и издали, и со своим совиным зрением, – засунув руки в карманы джинсов, из которых, как и положено, выпирал круглый животик, доставшийся ему в наследство от советских пивных ларьков. Он слушал, что говорит собеседница – та стояла ко мне спиной, – и в такт ее словам задирал и опускал свой выдающийся вперед подбородок.

Поводил головой влево и вправо, переминался с ноги на ногу.

Пожимал плечами.

Горбился и резко выпрямлялся.

Пластика его была узнаваема на все сто.

Это не мог быть никто иной. Это был Джонни. Его тоже, кстати, хоронили в закрытом гробу. Я сам это видел.

Вид воскресшего приятеля не вызвал у меня ни страха, ни даже сильного удивления. И тем более я не впал ни в какой мистический восторг. Казалось, что все идет так, как должно идти. У Джонни была песня – «Все будет так, как оно быть должно, все будет именно так, другого не дано…»

Действительно, всякое бывает. Почему бы и нет? Жив мой приятель, вот тебе и на. А может быть, это просто пьяный бред. С кем не бывает? Многие пугаются, а мне не страшно. Я же знаю, что это бред.

Парень (я всегда называю и считаю всех своих знакомых – будь им хоть по пятьдесят и больше – «парнями»; в этом статусе они остались для меня, как и я сам, навсегда – и живые, и мертвые) еще раз кивнул девушке, резко повернулся, пошел к Неве, потом свернул на улицу Чайковского и исчез за углом коричневого, как кекс, дома в стиле «модерн».

На девушке были длинная черная юбка, туфли и какой-то жакет не жакет, пиджак не пиджак – что-то модное, с рукавами и хлястиком.

Я сделал еще несколько шагов, девушка повернулась и… оказалась госпожой Полувечной. В своем черном и, как мне показалось по точности линий, дорогом наряде она выглядела именно госпожой. Не сопливой девчонкой-тусовщицей, какой она приехала ко мне сегодняшним утром, и не дотошной прожженной журналисткой, в которую выкристаллизовалась днем. Госпожа Полувечная стояла передо мной и ехидно улыбалась.

– Какая встреча! – крикнула она.

– Слушай, – сказал я Кирсанову, – это та самая барышня, которую я ищу. А Джонни-то, Джонни куда делся? Ты его видел? Он как-то сразу убежал… Может быть, нас заметил?…

Говоря эти слова, я обернулся. Кирсанова за моей спиной не оказалось. И вообще поблизости его не было. Вдали его не было тоже. По Литейному шли редкие прохожие, но ни один из них не походил на моего приятеля.

Тамару на самом деле звали Людой. Зачем она взяла себе псевдоним в том же стиле, что и оригинальное имя, я не понимал. Вторая девчонка из «Бедных людей», которую Сухоруков называл Виолеттой, оказалась как раз Тамарой и вовсе не подругой Тамары-Люды, а просто знакомой, причем знакомой, которая Тамару-Люду не любит и всячески пытается подставить. Тамара-Люда же Виолетту-Тамару считала уродиной и сукой, что было недалеко от истины.

Тамара-Люда тоже была сука порядочная, я это понял уже через неделю после нашего с ней знакомства. Когда я вызвал ее к себе, она сразу назвала цену, от которой у меня на пять минут пропал аппетит – я как раз ужинал, и гамбургер застрял в горле. Пришлось встать и выплюнуть любимое лакомство.

– Что молчишь? – спросила меня из трубки Тамара-Люда.

– Блюю, – ответил я и отключил связь.

– Кто платит за баб в кабаке? – как-то спросил я куратора.

Карл Фридрихович мгновенно состарил свое лицо, демонстрируя отягощенность служебными проблемами, и с упреком в голосе сказал, что моих проституток оплачивает государство.

– Кстати, – совсем уже ослабев от горя, после трагичной паузы продолжил офицер, – вот твоя зарплата…

И протянул мне очередной конверт.

В конверте могло бы быть и побольше, но взгляд куратора, исполненный мировой скорби, пресек мои невысказанные претензии.

– Надо бы с получки это… – тихо и без выражения пробормотал сидевший на моем диване Сатиров. – По пол-литре… А? Как вы, господа, на это дело смотрите?