Дэвид Митчелл - Лужок Черного Лебедя

Теперь мама с папой спорят, словно играют в шахматы на скорость.

Я доел жаркое.

— Можно мне выйти из-за стола?

Был четверг, так что я у себя в комнате посмотрел «Лучшие поп-хиты» и «Мир завтрашнего дня». Было слышно, как хлопают дверцы кухонных шкафов. Я поставил кассету, которую Джулия записала для меня с пластинок Эвана. Первая песня была «Words (Between The Lines Of Age)» Нила Янга. Нил Янг поет, как будто сарай рушится, но музыка у него классная. У меня в голове зазудело стихотворение под названием «Глист», про то, почему травят тех ребят, которых травят. Стихи — они как линзы телескопов, зеркала и рентгеновские аппараты. Я порисовал каляки на бумаге (если притвориться, что не ищешь слова, они сами вылезают из кустов), но у меня кончилась ручка, и я полез в пенал за другой.

Внутри меня ждал третий сюрприз этого дня.

Отрезанная голова настоящей живой дохлой мыши.

Крохотные зубки, закрытые глаза, усики как из книжки Беатрис Поттер, шкурка цвета французской горчицы, бордовый срез, торчит косточка позвоночника. Запах мяса, хлорки и карандашных стружек.

«Давайте, давайте, — наверняка говорили они. — Положим ее Тейлору в пенал. Вот смеху-то будет». Это с урока биологии, там как раз была лабораторная работа по вскрытию. Мистер Уитлок обещал вскрыть любого, кто попытается спереть часть мышиного трупа, но он весь урок отхлебывает из фляжки свой особый кофе и становится сонным и невнимательным.

«Ну же, Тейлор, достань пенал». Росс Уилкокс наверняка сам ее туда подложил. И Дон Мэдден наверняка тоже знала. Уилкокс, выпучив глаза: «Д-д-доставай п-п-пенал, Т-т-тейлор».

Я принес охапку туалетной бумаги и завернул голову. На первом этаже папа читал «Дейли мейл». Мама вела домашнюю бухгалтерию, разложив бумаги на кухонном столе.

— Куда это ты собрался?

— В гараж. Дротики покидать.

— А что у тебя в туалетной бумаге?

— Ничего. Высморкался.

Я засунул ком бумаги в карман джинсов. Мама собиралась потребовать инспекции, но, слава богу, передумала. Под покровом темноты я прокрался к альпийской горке и швырнул голову за забор, на церковные земли. Надо думать, ее съедят хорьки и муравьи.

До чего же эти парни меня ненавидят.

Я один раз сыграл в «Раунд», сложил дротики на место и пошел в дом. Папа смотрел по телевизору дебаты о том, следует ли Британии размещать на своей территории американские крылатые ракеты. Миссис Тэтчер говорит, что следует — а значит, так тому и быть. После Фолклендской войны с ней никто не смеет спорить. Позвонили в дверь — кто бы это мог быть, вечером в октябре? Папа, кажется, решил, что цыган вернулся.

— Я разберусь, — объявил он и резким хлопком сложил газету. Мама произнесла тихое «пффф», исполненное отвращения. Я прокрался на шпионский пост на лестничной площадке как раз вовремя — папа уже снимал цепочку с двери.

— Меня звать Сэмюэл Свинъярд, — это оказался папа Гилберта Свинъярда. — У меня ферма возле Драггерс Энд. У вас найдется минутка?

— Конечно. Я всегда покупаю у вас рождественские елки. Майкл Тейлор. Чем могу быть полезен, мистер Свинъярд?

— Можно просто Сэм. Понимаете, я собираю подписи под заявлением. Вы, может, не знаете, но Мальвернский муниципальный совет хочет построить площадку для цыган — у нас, в Лужке Черного Лебедя. Не временную. Постоянную, типа.

— Вот неприятная новость. А когда об этом объявляли?

— В том-то и дело! Вообще не объявляли. Хотели тишком протащить, чтоб никто и ухом не повел, а дело уже сделано! Они хотят площадку устроить возле Хейкс-лейн, у мусоросжигателя. Деловые они там в Мальверне! На своей земле цыган не хотят, спасибо им в шапку. Отвели участок на сорок фургонов. Это они говорят, что сорок, но как только его построят, там будут все двести, если считать родственников и прихлебал. Выйдет настоящая Калькутта. Помяните мое слово.

— Где подписать? — папа взял клипборд и нацарапал свое имя. — Правду сказать, один из этих цыганских… бездельников… уже приходил сегодня. Днем, около четырех, когда женщины и дети дома одни, без защиты.

— Меня это ничуточки не удивляет. Они и вокруг Веллингтон-Гарденс шныряют все время. В старых домах больше всякого ценного хлама можно выпросить, они на это рассчитывают. Но если площадку построят, у нас такое будет каждый день! А если не давать им ничего, они быстренько найдут другие способы позолотить себе ручку… нашим золотом, если вы понимаете, о чем я.

— Надеюсь, ваши усилия увенчаются успехом? — папа вернул ему клипборд.

— Пока только три человека отказались — которые и сами наполовину черномазые, сразу видно. Священник сказал, что не имеет права вмешиваться в «местную политику», но евонная хозяйка ему быстро мозги прочистила. Сказала, что она-то не священник. А все остальные мигом подписали, точно как вы. В общинном центре будет чрезвычайное собрание в эту среду, будем обсуждать, как лучше всего показать кукиш придуркам из мальвернского муниципалитета. На вас можно рассчитывать?

О, если бы только я сказал «да»! Если бы я только сказал: «Вот мои карманные деньги — наточите сколько можете, прямо сейчас!» Точильщик достал бы свое снаряжение прямо тут, у нас на пороге. Стальные напильники, бруски… что там еще бывает?… Точильное колесо. Он скрючился бы над ним, сморщив лицо, как гоблин, злобно сверкая глазами. Одна клешня крутит колесо — все быстрей, все расплывчатей, — другая подносит тупые лезвия, ближе, медленнее, ближе, пока металл не коснется камня и не полетят, жужжа, жаляще-жаркие искры, яростно-голубые, они забрызжут и закапают в моросящий, темный, как кока-кола, сумрак. Я бы обонял запах горячего металла. Слушал его нарастающий, острый визг. Точильщик перебирал бы тупые ножи, один за другим. И один за другим ножи становились бы острыми. Одно за другим, старые лезвия — новее новых, свистят пронзительней, чем нож-«бабочка» Нормана Бейтса, достаточно остры, чтоб пройти через мышцы, кости, время, страхи, через «до чего эти парни меня ненавидят». Достаточно остры, чтобы в лоскутья изрезать «Что сделают со мной завтра?».

О, если б только я сказал «да»!

Появляться на публике с кем-либо из родителей — это для педиков. Но сегодня не только я — куча ребят шла к общинному центру в компании родителей, так что это правило явно отменили. Окна общинного центра Лужка Черного Лебедя (год постройки — 1952) светились масляно-желтым. От Кингфишер-Медоуз до общинного центра всего минуты три пешком. Школа мисс Трокмортон — совсем рядом. Тогда начальная школа казалась мне огромной. Откуда мы знаем, что все вещи — на самом деле именно такого размера?

В общинном центре пахнет табаком, воском, пылью, цветной капустой и краской. Если бы мистер и миссис Вулмер не заняли нам с папой места в первом ряду, нам пришлось бы стоять. В последний раз я видел этот зал таким набитым, когда играл Чумазого Мальчишку из Вифлеема. Огни рампы отражались в глазах зрителей, как ночной свет — в кошачьих глазах. Из-за Висельника я «зажевал» несколько важных строк, и мисс Трокмортон очень обиделась. Но я хорошо сыграл на ксилофоне и спел «Будь ты желтый или красный, черный или белый, Приходи и посмотри на Иисуса в колыбели». Когда поешь, не запинаешься. Джулия тогда носила скобки на зубах и выглядела как Челюсти из фильма «Шпион, который меня любил». Она сказала, что я прирожденный артист. Это была неправда, но так мило с ее стороны, что я запомнил.