Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Боже мой, он же просто обожает ее! — как-то заметила Мэгги, наблюдая за этим сдержанным, но непрерывным ухаживанием. — Но не может же он вечно находиться на расстоянии от нее? Неужели он никогда не пытается проскользнуть тайком в ее покои?

— Не думаю, — сказала я. — Они, похоже, договорились быть вечными друзьями, но больше не иметь супружеских отношений.

— А что король? — осторожно спросила Мэгги.

— При чем здесь король? Что ты слышала? — сухо спросила я. — Ты во дворце всего несколько дней, и, должно быть, придворные наперебой спешат все тебе выложить. Ну, что они уже успели тебе наболтать?

Она поморщилась.

— Так, всякую ерунду. Говорят, что он глаз от нее оторвать не может; а когда все выезжают на прогулку верхом, он всегда старается ехать с нею рядом; во время танцев он всегда просит ее партнера уступить ему; а еще он якобы посылает ей самые лучшие и вкусные кушанья и постоянно дарит подарки, которые она, впрочем, тихо ему возвращает, но он снова и снова посылает ее в королевскую гардеробную и сам заказывает ей шелка для новых платьев, однако она соглашается носить только черное. — Мэгги посмотрела на меня и, заметив безучастное выражение моего лица, сказала: — Ты ведь наверняка и сама все это замечала? Ты и сама все это знаешь?

Я пожала плечами.

— Да, пожалуй, большую часть всего этого я и сама замечала. Впрочем, мне и раньше доводилось видеть нечто подобное — только тогда это был чужой муж, а не мой собственный. И тогда именно я, а не другая женщина была в роли королевской любовницы, за каждым шагом которой пристально следил весь двор. И тогда я получала от короля и платья, и всевозможные подарки.

— Это когда ты была фавориткой короля Ричарда?

— Да, такой же, как она сейчас. Хуже, чем она сейчас, потому что я-то своей ролью гордилась. Я прямо-таки упивалась ею. Но я действительно была влюблена в Ричарда, да и он был в меня влюблен и открыто ухаживал за мной прямо перед носом у своей жены Анны. Сейчас я бы ни за что не стала вести себя так, как тогда. Ни за что! Я была тогда слишком молода и влюблена и совершенно не понимала, какую боль мы ей причиняем.

— Боль?

— Да, боль и унижение. Ибо это страшное унижение для обманутой жены. Ведь я замечаю, как придворные смотрят на меня, как они пытаются угадать, о чем я думаю. И Генрих поглядывает на меня, надеясь, что я еще не заметила, как он заикается, точно мальчишка, вступая с ней в разговор. А вот она…

Мэгги молча ждала.

— Она никогда на меня не смотрит, — сказала я. — Не смотрит и не старается понять, как я все это воспринимаю, осознала ли я одержанную ею победу, заметила ли, что мой муж ее обожает. И, как ни странно, легче всего мне было бы вынести именно ее взгляд. Когда она склоняется передо мной в реверансе или обменивается со мной парой фраз, мне кажется, что это единственный человек, который способен понять мои мысли и чувства. Мне кажется, будто мы вместе с ней угодили в эту неприятную историю и вместе должны как-то с этим справиться. Она же не виновата в том, что он в нее влюбился. Она не искала его расположения, она его не соблазняла. Ни она, ни я ничего не можем поделать с тем, что меня он разлюбил и полюбил ее.

— Она, например, могла бы уехать на родину!

— Она никак не может уехать, — возразила я. — Как же она бросит здесь своего мужа? Нет, на такое она не способна, а Генрих, похоже, твердо намерен оставить его при дворе, чтобы он жил здесь как наш родственник, как если бы он был…

— Как если бы он был твоим братом? — даже не прошептала, а скорее выдохнула Мэгги.

Я кивнула.

— Впрочем, теперь Генрих ее и не отпустит. Он каждое утро даже в часовне первым делом ее высматривает; похоже, он даже Богу помолиться не может, пока ее не увидит. И я при этом чувствую себя… — Голос у меня сорвался, и я вытерла глаза краешком рукава. — Это так глупо, Мэгги, но я при этом чувствую себя нежеланной. И это, оказывается, очень больно. Я чувствую себя ничтожеством, а не первой дамой английского двора. Мне уже кажется, что я и нахожусь не там, где мне следует находиться, хотя этот дворец и принадлежал моей матери. Похоже, я уже и своего привычного, второго после королевы-матери, места здесь лишилась. Я пала гораздо ниже. Я совершенно унижена. Я — королева Англии, но со мной не считается ни мой муж, король, ни мой двор! — Я помолчала, попыталась рассмеяться, но вместо смеха из груди вырвалось рыдание. — Я чувствую себя некрасивой, Мэгги! Впервые за всю мою жизнь я чувствую себя некрасивой, нелюбимой и униженной! И это так тяжело!

— Ты — первая дама, ты — королева, и никто не может это у тебя отнять! — яростно возмутилась Мэгги.

— Я знаю. На самом деле я все прекрасно знаю и понимаю, — печально сказала я. — Ведь я вышла замуж без любви, и теперь, похоже, мой муж полюбил другую. Странно, что меня вообще так задевает эта история. Я выходила за Генриха замуж, считая его своим врагом, ненавидя его; я даже надеялась, что он умрет, погибнет в сражении. И теперь меня не должно было бы волновать то, что он весь светится, когда та, другая, моя соперница, входит в комнату.

— Но тебя это волнует?

— Да. Оказывается, волнует.

Двор весело готовился к Рождеству. Генрих, призвав к себе Артура, торжественно сообщил ему, что вопрос о его помолвке с испанской принцессой Екатериной Арагонской решен и вскоре состоится свадьба. Во всяком случае, помолвке больше ничто не мешало, поскольку теперь правители Испании были уверены: нет иного претендента на английский трон, способного составить конкуренцию Артуру. Однако они постоянно в письмах спрашивали своего посла, почему самозванец до сих пор не казнен; согласно их ожиданиям, он должен был либо погибнуть во время сражения, либо ему следовало отрубить голову прямо на поле брани; странно, что король Генрих до сих пор не отдал его под суд и не казнил.

Посол неловко оправдывался, отвечая, что английский король склонен проявлять милосердие к своим врагам, но испанцы, Изабелла и Фердинанд, сами будучи безжалостными узурпаторами, оказались не в состоянии воспринять этот довод. Впрочем, вопрос о помолвке они все же решили положительно и поставили лишь одно условие: с незаконным претендентом должно быть покончено до свадьбы. Они полагали, что с их стороны это уже достаточная уступка. Посол намекнул Генриху, что король и королева Испании предпочли бы, чтобы среди наследников английского трона не было никого из сомнительных претендентов: ни Перкина Уорбека, ни Эдварда Уорика; они также выразили недвусмысленное желание, чтобы в Англии не осталось никого из наследников Йорков.

— Неужели они даже сынишку леди Хантли предлагают уничтожить? — спросила я. — Мы что же, теперь уподобимся царю Ироду?