Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Прекрасно! Все по-настоящему, без подделки, — восхитился Армандо де Троэйе.

Мече Инсунсе, кажется, тоже нравилось. Глаза ее горели, с губ не сходила блуждающая улыбка, рот был полуоткрыт, как если бы сам здешний воздух пьянил ее. Она осматривалась по сторонам, и порой взгляд ее — восторженный, благодарный и многообещающий — встречал взгляд Макса. И тогда давно уже томившее его вожделение делалось просто физически невыносимым — до такой степени, что сумело даже вытеснить тревогу, которую вызывали у Макса это место и здешнее общество. Он вблизи и с большим удовольствием рассматривал, как ходят под платьем бедра Мечи, когда хозяйка повела всех на второй этаж, в гостиную, убранную в турецком стиле — два больших дивана, прожженные ковры на полу — и освещенную двумя зелеными керосиновыми лампами на низком столике. Здоровенный, напоминающий ярмарочного силача официант с пробором посреди головы внес на подносе бутылки сомнительного шампанского и две пачки сигарет; все расселись, кроме Ребенке, который удалился вместе с хозяйкой, пояснив с улыбкой: «За кормом для канареек». Макс как раз в этот миг принял решение и вышел следом, чтобы дождаться компадрона в коридоре. Снизу доносились шипящие звуки граммофона, игравшего «Дорожку в мастерскую». Вскоре появился Ребенке, неся перемешанный с гашишем табак и полдюжины полуграммовых пакетиков из вощеной бумаги.

— Хочу тебя кое о чем попросить, — сказал Макс. — Как мужчина мужчину.

Компадрон глядел на него не без опаски, пытаясь угадать, о чем пойдет речь. И позабыв убрать из-под усов улыбку, словно примерзшую к лицу.

— Я провожу время с этой сеньорой, — продолжал Макс. — А мужу нравится Мелина.

— И что?

— А то, что два да два — четыре. А ты — пятый…

Ребенке на миг задумался о числах четных и нечетных.

— Я вижу, друг, ты меня за олуха держишь, — сказал он наконец.

Резкий тон не смутил Макса. Пока не смутил. Они сошлись здесь как два уличных пса и пока что только обнюхивались. Просто один был одет получше. Вот и вся разница. Вот и решение.

— За все будет заплачено, — сказал Макс, с нажимом произнося слово «все», кивнув на пакетики и гашиш. — И за это, и за все остальное. Сколько б ни было.

— Муж — щелкун, раззява и к тому же еле на ногах стоит, — раздумчиво, как бы делясь своими мыслями, проговорил компадрон. — Видал, какие на нем ботиночки? Пусть знает: здесь ему не Париж.

— В отель вернется пустым. Слово даю.

Последняя фраза понравилась Ребенке, и он внимательно, будто открывая для себя нечто новое, оглядел Макса. В Барракас и Ла-Боке слово стоило дорого и на ветер его не бросали. Здесь к сказанному относились посерьезнее, чем в Палермо или в Бельграно.

— А что насчет колье этой дамочки? — Компадрон для наглядности потыкал себя в белый платок, завязанный на шее вместо галстука. — Делось куда-то. А ведь было.

— Было и есть — не про твою честь. Это другая лига.

Ребенке продолжал смотреть ему прямо в глаза, все так же не сгоняя с лица ледяной усмешки.

— Мелина — девочка не из дешевых. Приносит по тридцаточке за ночь, — он растягивал и проволакивал слова, как шаги в танго, и блатной выговор слышался отчетливей. — Не девочка, а конфетка.

— Ну, разумеется… Да ты не беспокойся, не обидим. Все будет возмещено.

Ребенке немного сдвинул на затылок шляпу и достал из-за уха недокуренную сигару. Он по-прежнему смотрел на Макса с сомнением.

— Слово даю, — повторил тот.

Ребенке молча наклонился и чиркнул спичкой о подошву. Потом выпустил первое облачко дыма, продолжая рассматривать собеседника. Макс опустил руку в карман, чуть оттянутый «браунингом».

— Посиди там, внизу, — предложил он, — послушай музыку хорошую, покури хорошую сигару. Тихо-спокойно… Потом увидимся.

Компадрон глядел на его руку в кармане. Или пытался определить калибр оружия.

— Я, знаешь ли, друг, на мели сейчас… Подкинь на бедность, сколько не жалко.

Макс неторопливо вытянул руку из кармана. Девяносто песо. Ровно столько оставалось у него, если не считать четырех купюр по пятьдесят песо, запрятанных за зеркалом в его номере. Компадрон взял деньги, не пересчитывая, и протянул шесть пакетиков кокаина. По три песо каждый, сказал он с безразличным видом, а гашиш — это вроде бонуса от заведения. Потом подобьем бабки. Подадим общий счет.

— Соды много? — спросил Макс, разглядывая пакетики.

— В самый раз. — Компадрон почесывал нос кончиком длинного ногтя. — Но торкнет как надо, не сомневайся. Пройдет как по маслу.

— Пусть она тебя поцелует, Макс.

Тот покачал головой. Застегнув пиджак и прислонясь к стене, он стоял между одним из диванов и окном, выходившим на улицу Гарибальди. От сладковатого дыма гашиша, спиралями расходившегося в воздухе, веки опухли. Он только что в очередной раз затянулся сигаретой, и теперь она тлела у него в пальцах.

— Пусть лучше твоего мужа поцелует. Ему это больше понравится.

— Не возражаю! — рассмеялся Армандо де Троэйе, поднося к губам бокал шампанского. — Пусть поцелует.

Композитор сидел на другом диване в одном жилете — пиджак был как попало брошен рядом, — завернув манжеты сорочки и ослабив узел галстука. В зеленоватой полутьме время от времени маслянисто отблескивала кожа обеих женщин. Меча устроилась рядом с мужем, томно откинувшись на подушки поддельного сафьяна и закинув ногу на ногу; руки ее были обнажены. Туфли она скинула; время от времени подносила ко рту сигарету с гашишем и делала затяжку.

— Ну же, поцелуй его. Поцелуй моего мужа.

Мелина стояла между диванами. Минуту назад под музыку, через закрытую дверь едва слышно доносившуюся снизу, она исполнила некую пародию на танец. Одурманенная гашишем, босая, в расстегнутой блузе, под которой покачивались тяжелые плотные груди. Чулки и прочее белье кучкой черного шелка валялись на ковре, а завершая свой сладострастный безмолвный танец, она обеими руками вздернула до середины бедер узкую юбку с разрезом.

— Поцелуй, поцелуй, — настойчиво повторила Меча. — В губы.

— Я так не целуюсь, — возразила Мелина.

— А его поцелуешь. Иначе выставлю вон сию же минуту.

Армандо де Троэйе засмеялся, когда танцовщица приблизилась к нему, села верхом, отвела от лица белокурые волосы и прильнула губами к его губам. Чтобы принять эту позу, ей пришлось еще выше поддернуть юбку, и маслянисто-зеленоватый свет керосиновых ламп заскользил вдоль оголенных ног.

— Ты был прав, Макс, — с ноткой цинизма сказал композитор. — Мне вправду это больше нравится.

Он запустил руки под блузу и поглаживал груди танцовщицы. На столе уже валялись два опустошенных пакетика — кокаин помогал де Троэйе справиться с немалой дозой спиртного. Макс, вглядываясь в композитора почти с профессиональным интересом, отметил: о количестве выпитого можно было судить лишь по некоторой замедленности движений да еще по тому, что порой он запинался и с видимым трудом подыскивал потерявшееся слово.