Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Моя милая Сюзи любезно подыскала нам виллу в аренду. Здесь же, в Бороне… В «Савое» было, конечно, неплохо, но… Свой дом — это свой дом, что там говорить… Кроме того, благодаря «Голубому экспрессу» до Парижа — рукой подать.

Макс поставил пустой бокал на стол между двух огромных окон, откуда открывался вид на все, что окружало ярко освещенный дом, — гравийную дорожку и беседку перед главным входом, шеренгу поблескивавших в свете фонарей автомобилей под пальмами и кедрами и сигаретные огоньки в кучке шоферов, собравшихся у каменной лестницы. Макса привезла в своем «Крайслере-Империаль» баронесса Шварценберг, которая сейчас сидела в соседней гостиной с бразильским киноактером. За деревьями, плотно теснившимися в саду, вдоль темного пятна моря простерлась сверкавшая огнями Ницца с Жетé-Променад, вклинившимся в залив, вправленным в нее, как драгоценный камень — в оправу.

— Еще коктейль, мсье?

Он покачал головой и, пока лакей с подносом удалялся, снова окинул взглядом все вокруг. Приветствуя гостей, маленький джаз-банд играл в гостиной, где сильно пахло цветами в больших вазах из красно-синего стекла. До ужина оставалось двадцать минут. Через застекленную дверь виднелся стол, накрытый на двадцать два куверта. Если верить схеме на пюпитре у дверей, место сеньору Косте было отведено почти на самом конце стола. Соответственно его роли на сегодняшнем вечере — сопровождающего баронессы Шварценберг, то есть далеко не главной. Когда его представили Сюзи Ферриоль, она точно отмерила ему улыбку, не менее точно отвесила несколько слов — ровно столько, сколько полагалось произнести приветливой и знающей свой долг хозяйке: «…очень приятно… рада видеть вас у себя…» — и, проведя в гостиную, познакомив с несколькими приглашенными, поставив рядом с лакеями, мгновенно позабыла о его существовании. Сусанна Ферриоль, Сюзи для близких — черноволосая, очень тонкая, высокая, ростом почти с Макса, женщина с резко очерченным, угловатым лицом, на котором выделялись огромные черные глаза. В нарушение этикета она была не в вечернем платье, а в изящнейшем брючном костюме — белом, в серебряную полоску, который выгодно подчеркивал ее исключительную стройность и наверняка — Макс прозакладывал бы свои перламутровые запонки — где-то на подкладке был помечен ярлычком «Шанель». Сестра Томаса Ферриоля скользила среди своих гостей с утонченно-манерной томностью, без сомнения, намеренной и несколько нарочитой. Как сказала по дороге на виллу баронесса Шварценберг, развалившаяся на заднем сиденье: «Элегантность можно приобрести деньгами, воспитанием, прилежанием и умом, но вот носить ее с полнейшей естественностью, мой дорогой, — фары пронесшейся навстречу машины высветили язвительную усмешку на лице женщины, — дано лишь тому, кто не то что сделал первые шаги, а и ползать-то начинал по настоящим персидским коврам. Да и этого мало, должно смениться два поколения, как минимум. А семейство Ферриоль разбогатело еще слишком недавно: папаша заработал свои первые деньги только во время Великой войны на контрабанде табака с Майорки».

— Но, разумеется, бывают исключения. И ты — одно из них, друг мой. Мало кто умеет так прохаживаться в холле отеля, подносить огня даме или заказывать вино у сомелье, как это делаешь ты. Я, по крайней мере, редко встречала такое. А ведь родилась в ту пору, когда Санкт-Петербург еще не был Ленинградом. Так что поверь, кое-что видела.

Макс сделал несколько по-охотничьи осторожных шагов по гостиной. Хотя сама вилла была выстроена в типичном стиле начала века, внутреннее ее убранство, как предписывали требования новейшей моды, отличалось аскетической простотой и функциональностью — прямые, отчетливые линии, голые стены, лишь кое-где украшенные модернистскими полотнами, мебель из стали, полированного дерева, кожи и стекла. Живые глаза бывшего жиголо, ставшие в силу его профессионального ловкачества особенно цепкими и острыми, зорко, не упуская ни единой подробности, оглядывали и место действия, и действующих лиц. Вечерние туалеты, драгоценности, украшения, разговоры. Табачный дым. Остановившись между гостиной и вестибюлем якобы для того, чтобы достать сигарету, он бегло оглядел лестницу, ведшую на второй этаж. Он изучил план дома и знал, что там располагаются библиотека и кабинет, где работал Томас, когда наезжал в Ниццу. Определить местоположение библиотеки труда не составило: за полуоткрытой дверью золотились в глубине комнаты книжные корешки. Держа в руке портсигар, он сделал еще несколько шагов и снова остановился — на этот раз будто бы желая повнимательней рассмотреть пятерых музыкантов, которые в окружении кадок и горшков с цветами, неподалеку от стеклянной двери в сад играли нежный свинг «I Can’t Get Started». Прислонившись к двери библиотеки рядом с французской парой, о чем-то негромко спорившей, — женщина была белокура и хороша собой, с чересчур ярко подведенными глазами, — он наконец вытащил и прикурил сигарету и, заглянув внутрь, увидел дверь в кабинет, по сведениям итальянцев, неизменно запертый на ключ. Да, проникнуть будет нетрудно, заключил он. Второй этаж, и окна без решеток. Вмурованный в стену сейф находится в шкафу с раздвижными дверцами, возле окна. Возможный путь. Один из двух. А второй — застекленная дверь на террасу, неподалеку от которой устроились музыканты. Алмазный резец для стекла или отвертка для окна, отмычка для дверного замка. Час работы, немного везения — и дело будет сделано.

Макс спохватился, что слишком долго стоит здесь, в вестибюле, один, а это не вполне удобно. Затянулся, оглядываясь по сторонам с самым беззаботным видом. Входили последние припозднившиеся гости. Он уже кое с кем познакомился, обменялся приличествующими случаю улыбками и любезностями. После ужина иные решатся потанцевать, и хотя обычно это открывало Максу широкие возможности (особенно в отношении замужних дам: неурядицы в супружеской жизни, случавшиеся едва ли не у каждой, укатывали ему дорожку и облегчали беседу), сегодня вечером он решил не вступать на эту зыбкую почву. Ни к чему было привлекать к себе внимание. Совершенно ни к чему, не время и не место — на кону стояло слишком многое. Тем не менее он время от времени ловил на себе любопытные взгляды. Донеслось приглушенное: «А кто этот красавчик…» и прочее в том же роде. Максу было тридцать пять лет, и пятнадцать из них он занимался истолкованием таких взглядов. Его присутствие здесь всеми было объяснено как не вполне явная liason [47] Связь ( фр .). с Асей Шварценберг, и это прекрасно вписывалось в рамки общепринятых приличий. Он решил подойти к группе гостей — дама и один из мужчин сидели на кожаном, со стальными ножками диване, а другой стоял рядом. В самом начале вечера Макс успел переброситься несколькими шутливыми словами с этим грузноватым, очень коротко стриженным человеком с пшеничными усами и получить от него визитную карточку, где было написано: «Эрнесто Келлер, вице-консул Чили в Ницце». Знакома ему была и дама. Актриса, кажется, припоминал он сейчас. Тоже испанка. Красивая и серьезная. Кончита что-то там. Монтеагудо вроде бы. Или Монтенегро. Еще не тронувшись с места, в большом овальном зеркале над узким стеклянным столиком он увидел себя — ослепительную белизну платка в нагрудном кармане сорочки меж атласно лоснящихся отворотов, крахмальных манжет, на точно выверенные полдюйма выпущенных из рукавов приталенного смокинга; свою правую руку, небрежно заложенную в карман брюк, и левую, державшую дымящуюся сигарету на весу так, что на запястье виднелась полоска браслета и краешек золотых плоских часов «Патек Филипп» за восемь тысяч франков. Потом оглядел свои лакированные туфли, попиравшие крупные коричнево-белые ромбы ковра, и подумал о капрале Долгоруком-Багратионе. И о том, что́ между двумя бокалами коньяка сказал бы его друг, увидев его при таком параде. Долгий, долгий путь прошел мальчуган, игравший на берегу Риачуэло в Буэнос-Айресе, солдат с винтовкой, бежавший среди трупов по прокаленному склону Монт-Аррюи, прежде чем под ноги ему лег этот ковер, что устилал полы виллы на Лазурном Берегу. Но осталось еще преодолеть нелегкий отрезок пути до двери кабинета, непроницаемо, как Судьба, ожидавшей в глубине библиотеки. Макс коротко вдохнул точно отмеренную порцию дыма, думая меж тем, что на иных дорогах опасные случайности подстерегают человека всегда, — и воспоминание о Фито Мостасе, наложившись на всплывшие в памяти лица итальянцев, вновь всколыхнуло улегшееся было беспокойство. Еще он подумал, что счастливым можно счесть лишь тот день, когда, погружаясь в тревожный и зыбкий сон, понимаешь, что сумел пережить его и оставить позади.