Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии

— Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Было одно-единственное письмо — три месяца назад, из тюрьмы Модело. Судя по всему, он и сейчас там. Я поставила на ноги всех друзей, обращалась и к Пикассо, и в Международный Красный Крест. Мы пытались обменять его на кого-нибудь из тех, кто сидит у франкистов, но безрезультатно. Мне очень тревожно. Постоянно доходят известия о казнях с обеих сторон.

— Но тебе хватает денег вести прежний образ жизни?

— Когда живешь в Испании, всегда следует быть настороже, так что Армандо заблаговременно принял кое-какие меры. Здесь есть порядочные люди, благодаря которым все идет, как должно, до тех пор, пока вся эта безумная свистопляска не кончится.

Макс молча смотрел на проблесковые огни маяка. И размышлял о нормальных людях, у которых чужие деньги пребудут в целости и сохранности, а также о том, какой смысл вкладывают, например, гости Сюзи Ферриоль в понятие «как должно». И размышления эти прервались очень хорошо и давно знакомым уколом смутной злобы. В сущности, заключил он, в том, что Армандо де Троэйе был выдан консьержкой и под конвоем отправлен в тюрьму, нет никакой несуразицы, а, напротив, наблюдается известная логика. Время от времени кто-то должен платить от имени и по счету «порядочных людей». Тем не менее слово «безумная» Меча Инсунса употребила довольно точно. Со своим венесуэльским паспортом Макс несколько месяцев назад по делам побывал в Барселоне. Пяти дней хватило, чтобы дать исчерпывающе-печальное представление о том, как республика погружается в хаос: каталонские сепаратисты, коммунисты, анархисты, советские агенты — и каждый за себя, и убивают друг друга вдали от полей сражений. Сводят меж собой счеты с яростью, которую лучше было бы обратить на франкистов. Меча точно определила: зависть, варварство, подлость. Диагноз поставлен верно.

— К счастью, у меня нет детей, — говорила она тем временем. — Неудобно бежать с ними на руках, когда горит Троя. Ты еще не обзавелся потомством?

— Да нет, насколько мне известно.

Повисла недолгая пауза. Макс почуял в ней осторожность. И угадал следующий вопрос:

— И не женился?

Он улыбнулся, благо Меча не могла видеть его лицо.

— Тоже нет. По крайней мере, я ничего об этом не знаю.

Она никак не отозвалась на его шутку. Вновь воцарилось молчание. В десяти метрах ниже каменного парапета подрагивали в черной тихой воде огни.

— Мне как-то раз показалось, я увидела тебя. Издали… Три года назад, на ипподроме в Лоншане. Могло такое быть?

— Могло, — солгал Макс, никогда не бывавший в Лоншане.

— Попросила у мужа бинокль, но не успела вглядеться. Потеряла тебя из виду.

Макс смотрел туда, где высились невидимые в темноте скалы Лазарето. Вилла Сюзи Ферриоль выделялась вдалеке среди темных сосен. Он должен будет подойти к ней отсюда. Подобраться по самой кромке моря и без труда перелезть через ограду где-нибудь в удобном месте. Так или иначе, надо будет рассмотреть все обстоятельно при дневном свете. Изучить место действия. Понять, как войти и, главное, как выйти.

— Странная память осталась у меня о тебе, Макс… Танго «Старая гвардия»… Наше короткое приключение.

Он медленно возвращался к звуку ее голоса. К неподвижному профилю в полумраке.

— Много лет слышу эту мелодию, — продолжает она. — Везде и всюду.

— Надеюсь, твой муж выиграл пари у Равеля?

— Ты и это помнишь? — В ее голосе ему послышалось удивление. — Танго против болеро… Это было очень забавно. И Равель повел себя как полагается… В тот же вечер, после премьеры в парижском «Плейель», он признал поражение и оплатил ужин в «Гран Вефур»… Там был Стравинский и еще кое-кто из друзей.

— Армандо сочинил чудесное танго. Безупречное.

— На самом деле мы сочинили его втроем… Ты танцевал его?

— Много раз.

— Я имею в виду с другими женщинами.

— Я понял.

Меча откинула голову на спинку.

— А что сталось с моей перчаткой? Помнишь, белая? Была у тебя в нагрудном кармане на манер платочка… Я забрала ее в конце концов?

— Забрала, кажется… По крайней мере, у меня ее нет.

— Жаль.

В пальцах опущенной на руль руки была зажата сигарета, и при каждом проблеске маячного огня становились видны спирали синеватого дыма.

— Ты скучаешь по нему? — спросил Макс.

— Бывает, — не сразу ответила Меча. — Но Ривьера — хорошее место. Нечто вроде твоего Иностранного легиона с той разницей, что сюда допускают лишь людей с деньгами: здесь испанцы, сбежавшие от франкистов, или от республиканцев, или от тех и других разом; итальянцы, которым не нравится Муссолини; богатые немцы, спасающиеся от наци… Неудобство только в том, что я уже год как не была в Испании. Из-за этой жестокой и глупой войны.

— Кто же тебе мешает съездить в зону, контролируемую мятежниками? Граница в Эндайе открыта.

— Жестокость и глупость присущи обеим сторонам.

Снова сверкнул уголек. Потом Меча, повертев ручку, опустила стекло и вышвырнула окурок во тьму.

— Так или иначе, я никогда не зависела от Армандо.

— Ты имеешь в виду только деньги?

— Вижу, что дорогая одежда не притупила твою прозорливость, дорогой.

Он знал: женщина смотрит на него, но не поворачивал голову, уставясь в ту даль, где помаргивал маяк. Меча шевельнулась, и он почувствовал близость ее тела. Теплое, вспомнилось ему. Стройное, нежное и теплое. На ужине у Сюзи Ферриоль он восхищался ее обнаженной спиной, низко открытой вырезом атласного платья цвета мрамора, голыми руками, наклоном головы на стройной шее, движениями, любезной улыбкой в разговоре с другими гостями. Внезапную серьезность, когда, вдруг почувствовав, что с другого конца стола она смотрит на него, он ловил взглядом золотистые отблески ее глаз.

— Я познакомилась с Армандо еще девчонкой. Он обладал целым миром и вдобавок к нему воображением.

В памяти Макса беспорядочно заметались смутные картины, яркостью своей повергая его в растерянность. Слишком много ощущений, подумал он. Он предпочитал это слово слову «чувства». И сделал усилие, чтобы взять себя в руки. И вслушаться в то, что говорила Меча.

— Да, — продолжала она настойчиво. — Лучшее, что было в Армандо, — это его воображение. Поначалу.

В оставленное открытым окошко задувал легкий ночной бриз. Но через мгновение она завертела рукоятку, поднимая стекло.

— Он начал с того, что рассказывал мне про женщин, с которыми был близок, — продолжала она. — Для меня это было как игра… Это занимало. Заводило. Дразнило.

— Это он так тебя обольщал. Сукин сын твой Армандо.

— Не говори так… Ты не понимаешь. Все это было частью игры.

Она вновь пошевелилась, и Макс услышал, как еле слышно зашуршала ткань по коже сиденья. Когда они выходили с виллы, он кратким учтивым движением прикоснулся к ее талии, покуда учтиво пропускал вперед в дверях, чтобы тотчас обогнать и спуститься по ступеням первым. И в тот миг, из-за того, что он напряженно осмыслял непривычность положения, и нахлынули на него ощущения — а может быть, это и впрямь были чувства? А сейчас в почти интимной полутьме автомобиля, вспомнив, как обрисовывало вечернее платье ее бедра, он испытал прилив острейшего желания — всамделишного, а не придуманного. Удивившее его самого алчное влечение к этой коже, к этой плоти.