Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

На улице Гобеленов я спустился в метро и поехал в направлении Порт-де-Ла-Вилетт. Если я исчезну, никто не заметит. Народу в вагоне было не много. Какой смысл жить дальше при сложившихся обстоятельствах? Все беспросветно, надеяться не на кого. Кто пожалеет обо мне? Я открыл дверь вагона. Мимо на полной скорости неслась черная стена туннеля. Колыхались провода. Собрать волю в кулак, сделать шаг — и наступит покой. Я окажусь между вагоном и стеной и разобьюсь в лепешку, от меня останутся только клочья. Я невольно улыбнулся, представив себе их ужас при виде окровавленных ошметков. Они станут рыдать от горя и стыда, обвинять себя, кидаться на гроб. Окружающие будут указывать на них пальцем ведь это они довели сына до отчаяния. Они до конца дней не избавятся от чувства вины. Пусть крестная мука длится вечно, хочу, чтобы горькая тоска стала их постоянной спутницей. Я потянул дверь на себя, и в лицо ударил холодный влажный воздух. Рука у меня дрогнула. Я вдруг вспомнил, что ушел из дому без документов, значит останусь неопознанным покойником и меня похоронят в общей могиле. Все решат, что я сбежал. Нет, если уж сводить счеты с жизнью, нужно все предусмотреть, иначе «заключительный акт» теряет смысл. Я вышел на Шатле.

Я оказался рядом с набережной Августинцев. Если она вернулась, это все изменит. Я не был у Сесиль два месяца. Ключи от квартиры оставались у меня, но пускать их в ход мне не хотелось, и я каждый раз уходил ни с чем. Допрашивать консьержку не пришлось — увидев меня, она развела руками. С прогулочных корабликов доносились веселые голоса туристов, прохожие оглядывались на меня, но я не обращал на них внимания. Я не заметил, как оказался в Люксембургском саду, не глядя прошел мимо фонтана Медичи, сел на стул и заскулил. «Мужчины не плачут», — часто говорил отец. Я не хотел плакать. Только не из-за него. Плевать на его грошовую мораль, жалкие обещания и дурацкие шуточки. Хочет высмеивать всех и вся — пусть, нравится строить из себя крутого — на здоровье! Он во всем виноват. Мы никогда больше не увидимся. Тем хуже для него. Я обхватил голову руками, пытаясь привести мысли в порядок, и вдруг услышал над собой голос:

— Будете бродить в такой холод по улицам в одном свитере, заработаете жуткий насморк.

Я вскинулся — передо мной, заложив руки в карманы бессменного пальто, стоял Саша.

— Торопился, когда уходил из дому.

Саша опустился на соседний стул. Мы сидели и молчали. Смотрели на малышей, пускавших кораблики в фонтане. Одно суденышко кружилось на месте, попав под струю воды, и мальчик пытался вызволить его из плена длинным прутом. Саша протянул мне мятую пачку «Голуаз», выщелкнул большим пальцем сигарету, чиркнул спичкой. Я наклонился, чтобы прикурить. Это была первая в моей жизни сигарета. Я начал курить — из-за отца, матери и… чтобы согреться. Когда-нибудь нужно начинать, пускаться в путь, обрывать ниточки, на которых болтаешься, крутить-вертеть колесики, падать, подниматься и начинать все сначала. Горький вкус сигареты вязал нёбо и драл горло, дым неприятно пах жженой резиной. Мы докурили, затоптали окурки, и Саша сказал:

— Странный у вас вид, Мишель. Чересчур озабоченный.

— Вам смешно?

— В вашем возрасте я все время смеялся, хотя времечко было — хуже не придумаешь. Ни тебе поесть, ни согреться. Но все дети смеялись. Взрослые ходили с похоронным видом, а мы веселились. И были правы. У вас что-то стряслось?

Первым моим побуждением было послать его. Он ничем мне не поможет, так чего лезет? Саша ждал, глядя на меня с сочувствием.

— Родители разводятся. Отец обо мне забыл. Матери нет до меня дела. Брат в бегах. Лучшая подруга исчезла. Ее брат погиб в Алжире. Мой дед вернулся в Италию. Остается надеяться, что я не потерял удостоверение личности.

— Я не мастер давать советы, Мишель, зато спец по части неприятностей. От тоски и печали есть три лекарства. Номер один — еда. Хороший обед, пирожные, шоколад. Номер два — музыка. Она всегда помогает забыться. На свете мало горестей, против которых бессилен Шостакович. Но одно непременное условие — не слушать музыку за едой.

— Ну а номер три — конечно же выпивка?

— Ошибаетесь. Алкоголь не помогает отрешиться от горьких мыслей. Напротив. Я предпочитаю кино. Нужно провести в кинотеатре целый день, посмотреть три или четыре фильма подряд. В полном зале забываешь обо всех своих бедах.

— Кино — дорогое удовольствие…

— Согласен, не дешевое, мне оно тоже не всегда по карману, но сегодня я вас приглашаю.

Мы дошли по улице Суффло до площади Пантеона и свернули направо, на улицу Ульм, откуда было рукой подать до моего дома.

— Бывали в «Синематеке»?

Я сотни раз проходил мимо, видел людей, собиравшихся группками на тротуаре, — они спорили, смеялись, переругивались, — но о «Синематеке» и понятия не имел. Билет стоил всего сорок семь сантимов и был мне по карману, но Саша настоял, чтобы я принял его приглашение.

— Что будем смотреть?

— Там есть афиша с программой, можете взглянуть, если хотите. Для меня это не имеет значения, люблю сюрпризы.

Он на ходу пожал руку крупному мужчине с огромным лбом и всклокоченными волосами, который разговаривал с двумя студентками.

— Привет, Андре, как поживаешь?

— Я в бешенстве. Получили две копии «Ярости» Фрица Ланга. Одна на английском, без субтитров, плохого качества. Пленка то и дело рвется. Другая — на итальянском, с испанскими субтитрами, и на семь минут короче оригинальной версии.

Я попал в общество безумцев, для которых язык не имел никакого значения. Нам показали копию на итальянском, что, как ни странно, не помешало мне получить удовольствие. Нюансов диалога я, конечно, не улавливал, но впечатление оказалось очень сильным. Сюжеты этих картин я помнил долго — куда дольше тех, что видел год назад на чистом французском! Зал в «Синематеке» был маленький, деревянные сиденья кресел хлопали, когда зрители поднимались с мест. В будние дни зал заполняли пенсионеры, начинающие киношники — они записывали в блокноты достижения и огрехи мастеров, студенты-прогульщики, жители квартала, которым не хватало денег на билет в обычный кинотеатр. Все хотели сидеть в первом ряду, а если ме́ста не доставалось, устраивались на полу, чтобы ничего не пропустить. Мы посмотрели «Забытых» [159] Фильм (1950) испанского режиссера Луиса Бунюэля (1900–1983) о трагической судьбе подростков-беспризорников. на португальском с немецкими субтитрами — фильм, наполненный ярким светом, и «Крутых ребят» Рауля Уолша, [160] Вестерн (1955) Рауля Уолша (1887–1980), американского кинорежиссера, актера, сценариста, продюсера. — к счастью, этот роскошный вестерн шел на французском.