Жан-Мишель Генассия - Клуб неисправимых оптимистов

— Он уходит рано, когда мы еще спим. У него сейчас очень много работы. А к чему все эти вопросы?

— Вчера у нас была назначена встреча. В полдень. В бистро у ворот Пантен. Я ждала. Они не пришли.

— Кто?

— Твой отец и Франк. Мы должны были уехать в Голландию, а оттуда уплыть в Аргентину. Я ждала до четырех часов. Позвонить не могла, там не было автомата. Поехала в Кашан. Дом закрыт.

— Ты нам звонила сегодня ночью?

— Хотела поговорить с твоим отцом. Утром я снова была в Кашане. Там никого нет. Где они?

— Наверное, сменили укрытие.

— Не предупредив меня? Это ненормально!

— Возможно, им что-то помешало.

— Мне обязательно нужно поговорить с твоим отцом.

— Как только увижу его, попрошу, чтобы он тебе позвонил.

— Ты ведь не стал бы ничего от меня скрывать?

— Иди домой, Сесиль.

Она крепко сжала мою руку:

— Не поступай так со мной, Мишель.

— Давай я тебя провожу.

Папа вернулся поздно. Мы смотрели «Звездную дорожку».

— Держу пари, что затея провалилась! — воскликнула мама, увидев выражение его лица.

— Они хотели нас наколоть, думали, мы будем вкалывать за «спасибо»! Я их послал.

— И правильно сделал, Поль. У нас и без того полно работы.

Папа отправился мыться. Я пошел за ним, но он меня прогнал:

— Не сейчас! Иди к себе.

Ночью я почувствовал его присутствие рядом с собой, зажег ночник и увидел, что он сидит на краю постели. Нерон тоже разлегся на одеяле и начал вылизывать шерстку.

— Франк уехал.

— Куда?

— Далеко.

— В Аргентину?

— Тебе не нужно этого знать.

— Франк уехал без Сесиль?

— Он так решил. Она хотела ехать с ним, я не возражал, но твой брат передумал.

— Почему он ничего ей не сказал?

— Так ему показалось правильней, все и без того слишком сложно. Думаю, он не захотел обрекать Сесиль на жизнь в изгнании.

— Как он мог снова так с ней поступить?

— Я два дня пытался его переубедить. Ничего не вышло. Он замкнулся и никому не верит.

— Нельзя оставлять Сесиль в неведении. Ты должен ей позвонить. Объяснить, что произошло, сказать, что я ничего не знал.

Папа вынул из кармана халата белый конверт и протянул мне:

— Отдашь ей.

На конверте почерком Франка было написано: «Для Сесиль».

— Он писал его очень долго. Закончил уже на палубе. Дописал, выбросил черновики в воду, сунул листок в конверт и отдал мне со словами: «Пусть Мишель передаст Сесиль».

— Не рассчитывай на меня, папа.

— Тогда я отошлю письмо по почте.

Я взял конверт. Папа пошел к двери, оглянулся на пороге и сказал:

— Твой брат — странный человек. Он поднимался по трапу и ни разу не оглянулся. Я стоял на причале и ждал как полный идиот. А он сразу ушел с палубы, даже рукой не махнул на прощание. Корабль отчалил, а я все никак не мог поверить и думал: «Он сейчас появится. Мой сын не может исчезнуть, не простившись». Я ждал не благодарности — взгляда, легкой улыбки, прощального взмаха руки.

Я не знал, как отреагирует Сесиль — она вполне могла выброситься из окна или проглотить остатки таблеток из аптечки, — не спал и все крутил в руках злополучный конверт. Что мой брат ей написал? Сесиль не заметит, если я вскрою конверт над паром, а потом снова заклею. У меня есть шанс смягчить удар. Я могу не отдавать письмо. Придумать какую-нибудь невероятную историю. Сказать, что Франк вынужден был скрыться, потому что полиция его вычислила. Что у него не было выбора и он скоро с ней свяжется. Выиграть время. Оставить ей надежду.

Леонид брел по Ленинграду. Был конец марта, оттепель превратила снег под ногами в грязную жижу. Город стал огромной стройкой, все, что разрушили немцы, восстанавливалось с точностью до мельчайших деталей. Леонид шел к Дому Советов на Московской площади и вдруг почувствовал, что ноги стали ватными, в затылке запульсировало. Прохожие с уважением поглядывали на статного военного, чью грудь украшали двадцать семь наград и две звезды Героя Советского Союза. Леонид присел на парапет набережной замерзшего Обводного канала.

Вернувшись из Лондона, он попросил отпуск и четыре дня пил не просыхая, пытаясь заглушить водкой удушающую вонь. У него кончилось эвкалиптовое масло, и взять его было негде. Дмитрий Ровин исчез, и никто не знал куда. Выпив залпом полбутылки, Леонид начинал дышать, водка на несколько минут заглушала запах разложения, но он неизменно возвращался, смутный и неистребимый. Леонид принимал ледяной душ, до красноты растирал кожу щеткой с хозяйственным мылом и прибегал к единственному действенному лекарству. Намочив водкой платок, прикладывал его к носу, дышал, пока не начинала кружиться голова, падал на кровать и засыпал тяжелым сном при открытых окнах, пока зловоние не возвращало его на голгофу.

На пятый день, утром, стук в дверь вырвал его из кошмара. Он с трудом поднялся, накинул халат и открыл. На пороге стояла женщина лет шестидесяти в черном платке на седых волосах. Это была Ирина Ивановна Ровина. Леонид пригласил мать Дмитрия в комнату, она вошла и, как воспитанный человек, сделала вид, что не замечает запаха перегара.

— Мне необходима ваша помощь, Леонид Михайлович.

Он был потрясен известием об аресте друга. Милиционеры забрали его прямо из военного госпиталя, и Ирина Ивановна девятнадцать дней не имела о сыне никаких известий. Потом она узнала, что его держат в «Крестах», целый день простояла у ворот, и в конце концов ей сообщили, что майора Ровина обвиняют по пятьдесят восьмой статье. Все попытки узнать больше натолкнулись на стену молчания. Задавать вопросы было очень рискованно: коллеги Дмитрия не хотели вмешиваться, чтобы не попасть под подозрение. Начальник госпиталя свято верил партии и правительству и считал СССР самой справедливой страной в мире. Раз доктора Ровина подозревают в предательстве и контрреволюционной деятельности, значит он виновен. Мать Дмитрия стучалась во множество дверей, сотни раз рассказывала свою историю, но стоило ей произнести слова «пятьдесят восьмая статья», и собеседники торопились закончить разговор и отослать ее в другой кабинет.

— Дмитрий называл вас своим лучшим другом, говорил, что вы герой, что награду вам вручал сам товарищ Сталин. Помогите, умоляю! Мне не нужны поблажки. Я хочу знать, в чем обвиняют Дмитрия. Если он совершил ошибку, пусть заплатит. Но я уверена, что мой сын ни в чем не виноват, он не предатель.

— Я потрясен, как и вы, Ирина Ивановна. Во время войны Дмитрий вел себя безупречно, получил орден Красного Знамени. Эту награду просто так никому не давали. Не понимаю, как его могли обвинить в предательстве. Ваш сын лечит людей, он беззаветно любит свое дело. Дмитрий — талантливейший врач. Я не знаю, где бы я был без него. Я завтра же попробую узнать, в чем дело, а если не получу ответа, отправлюсь в Москву, в наркомат обороны, обращусь к товарищу Сталину. Я этого так не оставлю, верьте мне. Дмитрий мой друг. Я уверен, что произошла ошибка.