Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

— Видно, теперь ты на меня не сердишься?

Усилием воли Маньцянь заставила себя ответить спокойно:

— А я на тебя и раньше не сердилась. С чего ты взял?

— Нам ведь было так хорошо… Может, лучше объясниться откровенно, не оставлять ничего в душе?

Маньцянь ничего не сказала в ответ, только еще быстрее заработала спицами. Тяньцзянь подошел еще ближе и положил руки ей на плечи. Не переставая вязать, она движением тела освободилась от его рук и сказала тихо, но властно:

— Отойди от меня. Прислуга заметит — будет неловко.

Тяньцзяню пришлось повиноваться, но он тут же повысил голос:

— Да, я уже понял, что мне здесь не рады, что я прихожу слишком часто, надоедаю людям. Что ж, обещаю больше этого не делать!

Он еще продолжал тираду, а уже пожалел, что наговорил слишком много — ведь если Маньцянь не поддастся его шантажу, ему ничего больше не останется, как привести угрозу в действие. А Маньцянь, не поднимая головы, продолжала заниматься своим делом и не отвечала ни «да», ни «нет». В молчании прошло несколько томительных минут, долгих, как столетия. Видя, что его настойчивость не дает результатов, Тяньцзянь рассердился всерьез, в его голосе словно засверкали искры:

— Ладно, я ухожу. Больше никогда не буду тебя беспокоить… И в мои дела тоже прошу не вмешиваться!

Он поднялся и пошел взять шляпу. Вдруг Маньцянь подняла голову, со смущенной улыбкой посмотрела на рассерженного гостя и, снова потупившись, проговорила:

— Тогда до завтра. Я собираюсь за покупками, не мог бы ты проводить меня — если, конечно, свободен после обеда?

Тяньцзянь застыл, ничего не понимая, затем осознал свою победу и едва не запрыгал от радости. Ему страстно захотелось отметить свой триумф горячим поцелуем, но было ясно, что Маньцянь не согласится, да он и сам остерегался служанки. Он покидал дом переполненный радостью — еще один роман подходит к удачному завершению! И только нереализованный победный поцелуй оставлял легкое ощущение досады.

Это ощущение в последующие три или четыре недели все более усиливалось. Встречаясь постоянно с Маньцянь, он обнаружил, что она не только не поощряет его, не только сама не стремится к физической близости, но и старается ее избежать. Если она и позволяла обнять себя, Тяньцзянь каждый раз должен был вырывать поцелуй, причем это были отнюдь не сочные, утоляющие жар поцелуи, символизирующие слияние двоих в одно. Маньцянь, видимо, от природы не обладала способностью возбуждать или опьянять партнера, да и сама нелегко возбуждалась, каждую минуту помнила себя, оставалась изящно-сдержанной. Но именно то, что она оставалась спокойной, больше всего возбуждало Тяньцзяня. В ее спокойствии, казалось, таился какой-то вызов его горячности, какое-то пренебрежение, однако это еще больше будоражило его, рождало новые желания; так капля ледяной воды, упавшая в раскаленную печку, шипит и порождает длинный язык пламени.

Всякий раз, встречая противодействие с ее стороны, Тяньцзянь порывался спросить, какую степень близости она дозволяет Цайшу. Но он сдерживал себя, сознавая, что рискует выказать себя слишком чувственным, даже низменным. Ведь как у разбойников есть свои законы, так и у адюльтера существует определенный кодекс: считается, что муж имеет право требовать отчета у жены об ее отношениях с мужчинами, но любовник не должен интересоваться супружеской жизнью подруги. После нескольких неудавшихся попыток добиться исполнения своих желаний Тяньцзянь стал ощущать, что понапрасну тратит душевные силы. Он ведет себя так осмотрительно, так старается, чтобы у Цайшу или кого-нибудь еще не возникло никаких подозрений, — а, в сущности, из-за чего? Ведь ничего же не происходит. Как будто ценной посылкой отправлена пустая коробка. Странная любовь: и радости не приносит, и оставить жалко. Нет, надо все-таки довести дело до конца, найти или самому создать возможность завладеть телом и душой Маньцянь.

Вскоре после китайского Нового года домовладелица Тяньцзяня со всей семьей собралась съездить в деревню. Он сказал, что присмотрит за домом, и пригласил Маньцянь навестить его в этот день. Он заранее смирился с мыслью, что Маньцянь, рассердившись на его домогательства, может прекратить с ним отношения. Пусть будет так — какой смысл тянуть и тянуть, не испытывая ни радости, ни страданий? И в тот день он добился-таки своего. Его жар растопил чувство Маньцянь и даже как бы передал ей частицу тепла.

Так их роман достиг вершины и вместе с тем подошел к концу. Достигнув цели, Тяньцзянь увидел перед собой пустоту. Ему показалось, что Маньцянь, и в минуты близости оставаясь какой-то скованной, не дала ему всего, чего он заслуживал, и потому его успех все равно обернулся неудачей. Он испытывал вовсе не удовлетворение, а угрызения совести — зачем было ему, имевшему столько симпатичных подруг, связываться с женой двоюродного брата и, как говорится, «удваивать родство»? Он чувствовал себя виноватым перед Маньцянь и особенно перед Цайшу. Облегчало его положение то, что Маньцянь сразу после случившегося ушла, не пожелав слушать его объяснений и извинений. Теперь у него был готовый предлог не видеться с Маньцянь: он провинился и ему совестно глядеть ей в глаза. Ну а уж если она сама разыщет его, придется придумать что-нибудь еще.

А сама Маньцянь меньше всего думала о будущем. Прибежав домой, она ничком упала на кровать; ей стало отчетливо видно — как если бы она смотрела через хорошо промытое стекло, — что она вовсе и не любила Тяньцзяня. Тщеславие, которое раньше побуждало ее домогаться его любви, исчезло без следа. Воспоминание о происшедшем жило в ее сознании как некое привидение, черты которого чем-то напоминали Тяньцзяня. Кто знает, как долго оно будет досаждать ей… И с каким лицом встретит она Цайшу, который вот-вот должен вернуться?

Однако в тот вечер Цайшу не заметил ничего необычного в ее внешности или поведении. Маньцянь больше всего боялась, что Тяньцзянь придет опять и заявит свои права, а она не сможет ему противостоять. Как от вредной привычки, от этого надо избавиться раз навсегда. Она не сомневалась, что Тяньцзянь — джентльмен и никогда не выдаст ее тайну. Но не дай бог у этой тайны будет реальное завершение, которое никак не скроешь? Нет, не может быть! Чтобы так вот совпало… Она сердилась на себя за проявленную слабость, на Тяньцзяня за то, что соблазнил ее, и заставляла себя ни о чем не думать.

Весной погода по-прежнему была немилосердно безоблачной, но в душе Маньцянь, как в подпорченных семенах, не появлялось молодых ростков. Зато не было и обычного весеннего томления. Однажды, когда супруги завершили обед и Цайшу прилег подремать, раздался сигнал воздушной тревоги. Яркое солнце и безоблачное небо сразу приобрели зловещий смысл. Улицы заполнились шумом и криками — налетов не было уже три месяца, и люди растерялись. В небо поднялась отечественная авиация, заполнив пространство шумом двигателей, но скоро самолеты разлетелись во все стороны. Прислуга, женщина уже в летах, схватила узел со своими вещами, попросила у Маньцянь немного денег и, тяжело дыша, побежала в укрытие в соседнем переулке. На ходу она крикнула: