Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

— Каких еще трех студентов? Мисс Сунь, сходите, будьте добры, в библиотеку и принесите мне… ну, «Английскую хрестоматию для студентов». А потом зайдите в хозяйственную часть и возьмите там… гм… сто листов писчей бумаги.

Сунь ушла раздосадованная, а Лю, узнав, о каких студентах идет речь, сказал:

— Посудите сами, почтенный Хунцзянь, как я мог послать к вам этих студентов — они же с отделения истории! Кстати, не там ли работает и распространитель этих сплетен?

Успех окрылил Хунцзяня, руки у него больше не дрожали. Он сделал вид, будто у него только сейчас открылись глаза:

— Так это Хань Сюэюй! — И тут он выложил все, что ему было известно о покупке Ханем диплома. Лю изумился и обрадовался. Каждую фразу Фана он сопровождал междометиями, а потом сказал:

— Теперь и я могу сказать вам: моя сестра в канцелярии исторического отделения не раз слышала, как студенты докладывали Ханю, будто вы на занятиях ругаете меня.

Фан поклялся, что такого никогда не бывало. Лю продолжал:

— А вы думаете, я верил? Все это Хань затеял не только для того, чтобы избавиться от вас, но главным образом ради своей жены. Взяв к себе мою сестру, он решил, что и мне неловко будет отказать его супруге. Но я приглашаю сотрудников только по деловым качествам, и сестра в конце-то концов работает не у него, а в университете; лишись она работы вовсе, я все равно не пожалею никаких усилий для того, чтобы вы остались на своем месте… Кстати, взгляните-ка, что мне принесли вчера от ректора.

Он вынул из выдвижного ящика бумагу и протянул Фану. Это было заявление студентов четвертой группы с просьбой о замене преподавателя языка. В нем рассказывалось, насколько низка квалификация у Фан Хунцзяня, перечислялись описки и небрежности, допущенные им при проверке тетрадей. У Фана запылали лицо и уши, но Лю успокоил его:

— Не обращайте внимания. Студентам вашей группы до такого не додуматься, это все дело рук той тройки, да и без Ханя, наверное, не обошлось. Ректор поручил мне устроить проверку, так уж будьте уверены — я за вас заступлюсь.

Хунцзянь рассыпался в благодарностях. Когда он собрался уходить, Лю спросил, не рассказывал ли он кому-нибудь еще о секрете Ханя, и выразил убеждение, что делать этого не следует. В дверях Фан встретился с Сунь. Та похвалила его за наступательную тактику в разговоре с Лю. Фан был польщен, но затем подумал, что жалоба наверняка прошла через ее руки, и настроение у него испортилось. Несчастный клочок бумаги надолго застрял в его сознании, прилип, как муха к пластырю.

Лю Дунфан сдержал свое слово. Уже на следующее утро Хунцзянь заметил отсутствие студентов из другой группы. Экзамены прошли тихо и спокойно. Лю научил Фана к плохим работам подходить либеральнее, а к хорошим построже, поскольку обилие плохих оценок вызывает недовольство среди студентов, а излишек хороших чреват для преподавателя потерей авторитета. С одной стороны, на оценки нельзя скупиться, как на топливо во время снегопада (Лю сказал: «На одну монету ничего не купишь, что уж говорить об одном балле!»). С другой стороны, ими нельзя разбрасываться, не нужно добавлять лишние узоры на парчу («нищему можно подать сто медяков, но студенту не следует ставить сто баллов»).

Сразу после окончания экзаменов Ван Чухоу сказал Фану, что госпожа Ван хотела бы пригласить его и Чжао в один из дней каникул в гости. Узнав, что молодые люди собираются в Гуйлинь, Ван усмехнулся:

— Зачем? Моя жена и здесь сосватает вам невест.

У большинства мужчин усы словно бы выписаны двумя взмахами кисти. У Ван Чухоу они вытягивались в одну прямую линию. Он отрастил усы лет двадцать назад, когда они считались непременной принадлежностью каждого чиновника, как борода у древнегреческого мудреца. В те времена Ван служил секретарем у генерала, хозяйничавшего в его родной провинции. У того усы были ромбовидной формы и напоминали плод водяного ореха. Ван хотел отрастить такие же, только поменьше, чтобы не быть заподозренным в стремлении соперничать с начальством. Увы, оказалось, что если человек не носит оружия, у него и усы как следует не растут: жидкие и мягкие, они уныло свисали по углам рта, их нельзя было ни закрутить кверху, ни опустить мягкой волной вниз. Зато его густые черные брови были бы впору богу долголетия Шоусину. Можно было предположить, что когда-то Ван неосторожно сбрил себе усы и брови, потом приклеил обратно, но второпях поменял местами; и вот теперь усы чахли, а брови буйно кустились. Конечно, можно было бы отказаться от таких усов, и пять лет назад представился для этого удобный случай — он готовился к женитьбе. Но, как все чиновники, разбойники, игроки и спекулянты, он верил в судьбу. Хироманты в один голос говорили, что он рожден под знаком «дерева». Значит, волосы и усы для него — все равно что ветви и листья для дерева: не будет их — дерево засохнет. К пятому десятку он наполовину облысел, так что лишь усы доказывали, что пора цветения этого дерева еще не прошла. Но и двадцатипятилетней жене нужно было потрафить, поэтому он значительно укоротил их, оставил лишь тоненькую ниточку на манер красавцев киноэкрана. По-видимому, эта операция не осталась без последствий для его судьбы: жена вскоре после свадьбы начала болеть, а его самого уволили со службы. К счастью, он был интеллигентом старой школы, сохранившим кое-что от нравов времен цинской монархии: он строил из себя на службе утонченного эстета, а уйдя с нее, предался беседам на разные ученые темы. Состояние здоровья жены более не ухудшалось, так что сохранившаяся на верхней губе ниточка все-таки оказывала благотворное действие.

Нетрудно представить себе, как удачлив он был в пору, когда еще не подбрил усы. Например, его первая жена, которую он взял из бедной семьи, вовремя умерла и дала ему возможность жениться на молодой красавице. Единственный сын, прижитый за двадцать лет брака, уже учился в университете — в самом деле, зачем нужна была теперь старая жена? Конечно, похороны потребовали от него определенных расходов, но и развод стоил бы недешево. А возьми он в свое время вторую жену и живи на два дома — совсем прогорел бы. Многие люди считают, что их женам пора умереть, но только Ван Чухоу получил возможность своевременно оплакать свою супругу. К тому же похороны имеют свое преимущество — люди по этому случаю приносят пожертвования, развод же и двоеженство влекут за собой одни убытки. К тому же Ван хоть и был чиновником, в душе он оставался литератором, а литераторы очень любят, когда кто-то умирает, — можно написать элегию на смерть или эпитафию. Гробовщики и торговцы похоронными принадлежностями зарабатывают на только что умершем, литераторы же могут поживиться за счет человека, скончавшегося и год, и пятьдесят, и пятьсот лет назад. «Первая годовщина» или «трехсотлетие со дня смерти такого-то» — одинаково подходящие темы для сочинения. Особенно удобно писать о покойной жене или — в случае с писательницами — о покойном муже. Каким бы талантом ни обладал другой литератор, а уж воспевание умершего супруга представляет собою исключительно супружескую прерогативу.