Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова

Почти из каждого лагеря каждую смену убегают пионеры. Есть беглецы-рецидивисты, которые делают это каждый год и даже не один раз за смену. И далеко не всегда эти побеги связаны с какой-то веской причиной, вроде дедовщины в армии. Просто такой характер у этих беглецов, есть в них глубоко засевшая нешуточная страсть к свободе и приключениям. У нас в «Дружбе» был такой парень, его звали Огурец. Нет, конечно, у него было другое имя, но все, включая вожатых, называли его Огурцом.

Он имел поразительную внешность. Худой, долговязый, с застывшим лицом и очень толстыми вывернутыми губами. Но главное — его голова. Она была похожа не то что на огурец, а на настоящую узбекскую дыню.

И вообще он сильно напоминал марсианина, которых потом будут показывать по телевизору. Я сейчас хорошо понимаю, что Огурец и был настоящим марсианином, отсюда такая тяга к свободе, он просто на Марс свой хотел, а его вместо этого на линейку ходить заставляли.

Игорь Парфенков марсианином не был, никакого стремления к побегу не выказывал, в конфликты ни с пионерами, ни с вожатыми не вступал, несчастной любви не имел. Да и линять в конце сезона — такого не позволял себе даже Огурец.

Раз десять объявили по радио: «Игорь Парфенков, срочно подойди к главным воротам!!!», отправили гонцов во все уголки лагеря, опросили всех встречных и поперечных. Игорь пропал наглухо. Пришлось отпустить автобус и затаиться, как перед грозой.

Которая, я имею в виду грозу, совсем скоро и разразилась.

В обед стало окончательно ясно, что Парфенков пропал. К этому моменту объехали и обошли все деревни вокруг, звонили его родителям домой в Москву, даже обшарили речку Переплюйку.

На Костика было больно смотреть. Всегда ровный и спокойный, он и сейчас оставался таким, только по его бледности и какой-то особой замкнутости можно было судить, что случилось что-то из ряда вон. Я зашел в вожатскую комнату. Воронин молча сидел и курил, глядя в стену. Я закурил и присел рядом.

— Ну что, Костик, — спросил я, — как дела?

Наверное, это был очень глупый вопрос, но Костя не возмутился, лишь кивнул на сложенные стопочкой листочки у него на тумбочке. Я посмотрел — там лежали пионерские путевки. У меня таких, за мою пионерскую жизнь, была целая куча.

— Ты вот здесь прочитай, — сказал он и ткнул пальцем. В этом месте маленькими буквами было написано, что «…всю ответственность за жизнь и здоровье ребенка несет его пионервожатый».

— Понял? — спросил он меня. — Так что, Леша, мне уже небо в клеточку мерещится. А из института уж точно выпрут! Жаль, всего год проучиться успел!

Я вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. На бревнышке, когда я рассказал про Костю, все сошлись на том, что Константин — чувак классный, что таких подставлять западло и что если Парфенков, не дай бог, жив и здоров, то уж разберемся мы с ним обязательно, если, конечно, он вернется в лагерь. Хотя насчет последнего у всех были сомнения, зачем возвращаться, если уже убежал, какой в этом смысл?

Но приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Разобраться — значит разобраться. Ну и правильно.

Игорь Парфенков вернулся после тихого часа.

Он очень был удивлен, что его хватились, так как готовился к побегу несколько дней, уходя из отряда сразу после завтрака и возвращаясь к тихому часу. Один раз он не пришел и на тихий час, и даже тогда его не искали, может быть, потому, что тихий час в конце третьей смены у первого отряда стал чем-то вроде факультатива. Оказалось, еще в Москве он поспорил с приятелем, что смотается на пару часов домой и вернется назад в лагерь. Просто так.

С него успели снять первые показания и обшмонать, обнаружив контрабандные сигареты. Мэлс дозвонился его родителям в Москву и объявил, что те могут прямо сегодня забирать своего сына как злостного нарушителя дисциплины. Оставалось только их дождаться, чтобы вручить Игорька в целости и сохранности. И для того чтобы эту сохранность обеспечить, Парфенкова поместили под арест в самом подходящем месте, а именно в комнате Кости Воронина, которого к этому времени вызвали на экстренный педсовет для разбора полетов.

Педсоветами этими Мэлс Хабибович успел к концу пионерского лета довести до исступления даже наиболее стойких своих подчиненных. Знатоки, а среди них был, конечно, Леня, утверждали, что педсоветов было каждый день ровно три, один — рано утром до подъема, второй — в тихий час и третий — после отбоя. До сих пор не понимаю, зачем надо было так часто совещаться, пусть и в такой динамичной и загадочной области человеческой деятельности, как работа с подрастающим поколением.

Не решившись просто запереть арестованного на ключ, Костя предпринял, как ему тогда показалось, единственно мудрое в этой ситуации решение. Он посадил в комнату к Парфенкову своего верного помощника Денисова и отправился на внеочередной педсовет уже в хорошем расположении духа. Ох, рано ты успокоился, Константин!

Мы знали, что в корпусе нет никого из вожатых, вернее, они были именно здесь, но все в одном месте и под самым надежным присмотром, в пионерской комнате на педсовете. И надзирал за ними не кто иной, как начальник лагеря Мэлс Хабибович, по совместительству их институтский преподаватель. Так что вожатые наши были в двойном кольце.

Вот и хорошо, вот и славно, решили мы, и, чтобы не привлекать внимания, к вожатской комнате было решено отправить хоть и небольшой, но эффективный отряд народных мстителей. Не могли же мы допустить, чтобы этого козла, который так подвел нашего Константина, через несколько часов просто увезли мама с папой. Нет, мы ему для начала объясним кой-чего, а потом…

Мы подошли к корпусу в тот момент, когда в столовой начался полдник. Бесхозные пионеры, судя по диким воплям из окон, уже начали там творить бедлам и, выскакивая на крыльцо, метко кидались друг в друга огрызками.

— Блин. яблоки, — произнес Балаган. А все мы, как и он, очень любили на полдник именно яблоки, пускай Генкин сам грызет свое печенье!

— Леха, давай, будь другом, сгоняй, возьми на всех, мы без тебя не начнем, только быстро!

Ну я и побежал, успев крикнуть напоследок:

— Без меня не начинайте!

Всего через пару минут я взлетел на второй этаж, обеими руками прижимая к груди десяток яблок. Было очень тихо.

Еще бы, вожатые заседают, пионеры в столовой, а меня ждут, мне обещали.

Меня не ждали, я это сразу понял. Длинная кровавая полоса вела из вожатской комнаты в туалет, находившийся почти напротив, и там кто-то невидимый громко фыркал и сморкался. Я пошел медленнее. Дверь в туалет была открыта. Я осторожно заглянул. Звуки эти издавал стоявший ко мне спиной Парфенков, нагнувшись над рукомойником.

Да, не хило кто-то из наших ему нос расквасил. Перестарались.