Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова

Леня весь позапрошлый год названивал мне из своего детского дома, где-то раз в неделю, вскрывая вечером дверь директорского кабинета, где стоял телефон. «Мне, Мотор, любой замок открыть — два раза плюнуть! Вот сейчас говорю с тобой, а сам сижу в мягком кресле, как секретарь горкома!»

А потом как отрезало. Ни одного звонка. Да и в лагерь он больше не приехал, а ведь собирался.

Леня здорово изменился, подрос, похудел. Ну, неудивительно, два года не виделись. Еще он стал как-то жестче, что ли.

— Гляди-ка, Мотор, каким ты фраером! Рубашечка, папочка, галстучек! — Он вдруг оглянулся, будто кого-то высматривая. — На опера из детской комнаты похож.

Мне на мгновение показалось, его что-то беспокоит.

— Ты, Лень, торопишься куда? — шутливо поинтересовался я. — Хочешь следующим быть, кому факел доверят? Так ведь не догонишь!

— Леха, прости! Некогда сейчас, падлой буду! — Он еще раз нетерпеливо оглянулся. — Мне еще своих нужно найти. Мы тут на Красную площадь собрались, ну типа в Мавзолей.

— А! Так у вас от детдома экскурсия? — сообразил я наконец. — Ну, тогда понятно. Ладно, Лень. Беги, догоняй своих. Жаль, не поговорили. Только ты звони, не забывай. Телефон-то помнишь? Он легкий. Сто семьдесят, двадцать пять, двадцать пять.

Я пожал ему руку, и в этот момент Леня очень тихо и очень быстро произнес:

— Я, Леха, из детдома подорвал. Еще в прошлом году. Теперь сам по себе.

— Да как же это? — растерялся я, понимая, надо спросить важное, но не мог сообразить, что именно. — А где ты теперь?

— Да в артели одной! Не пропаду, Леха, не боись! — подмигнул он и опять оглянулся. — Хуже, чем есть, уже не будет! Ну, давай!

Леня вырвал руку и стремительно зашагал в сторону метро. Я увидел, как он на углу поравнялся с каким-то парнем, они перебросились парой слов, парень стрельнул в мою сторону недобрым и цепким взглядом и пошел вперед, будто они незнакомы. Прямо как в шпионском фильме.

И не успели они затеряться в толпе, как за моей спиной раздался пронзительный женский визг. Вопила туристка, немолодая тетка в темных очках, на каком-то своем языке, тряся замшевой сумкой, которую она держала обеими руками. Несколько милиционеров и каких-то людей в штатском моментально взяли ее в кольцо, и крик тотчас прекратился.

— Что там такое? — стала спрашивать у всех бабушка с палочкой и с двумя пустыми молочными бутылками в авоське. — Что случилось, граждане?

— Сумку порезали у иностранки! — не скрывая удовольствия, объяснил рыжий мужик с красным обгоревшим лицом. — Не будет в следующий раз рот разевать!

— Ах ты батюшки! — начала сокрушаться бабушка. — Вот ведь воры, паразиты, креста на них нету!

Людское море продолжало растекаться в метро и переулки, уже возобновилось движение машин, а я все стоял, теребил папку с документами и не двигался с места.

Приличные люди не должны столько думать о жратве. Наверно, у одного меня такое, что когда иду на свадьбу или день рождения, первым делом в моем воображении возникает стол с угощением: блюда с куриными ногами, вазы с салатами, тарелки с колбасой, банки со шпротами, подносы с пирогами. А лишь потом уже, постепенно, как будто из тумана, проявляются лица моих друзей и родственников.

Причем не сказать, чтоб я в детстве недоедал. Нет, разнообразия у нас не наблюдалось, особенно в дошкольный период, когда мы с сестрой Асей жили с нашей бабушкой Людой на даче. Бабушка разносолами не баловала, зато количество всегда заменяло качество. Сыр — так головками, селедка — банками, картошка — мешками, моченые яблоки — ведрами. А уж когда бабушка сварит суп, так сварит. С вермишелью. В двадцатилитровой кастрюле, чтоб сразу на неделю. А на второе — гречка в чугуне из печки. И ничего другого. Годами. Правда, если кто к нам на выходные добирался, то могли из жалости и котлет накрутить.

С переездом в Москву в рационе стали возникать некоторые изыски, которые потихоньку пробивали бреши в нашей спартанской диете. Но именно тогда по разговорам взрослых стало понятно — еда только и делает, что исчезает, и сейчас днем с огнем не найдешь того, чего еще недавно было везде навалом.

Вскоре и мне самому пришлось убедиться, что буквально с каждым годом целый перечень продуктов питания навсегда выбывает из ассортимента. Ведь буквально вчера кругом стояла кукуруза в банках, а нынче она лишь в воспоминаниях; осенью в «Океане» селедка в укропном, абрикосовом, горчичном и еще в пяти соусах, уже зимой — только в винном, а к весне и вовсе никакой. В кондитерском одних только шоколадок сто сортов. Тут тебе и «Слава», и «Конек-горбунок», и «Золотой ярлык», всего и не перечислить. Но прошло всего ничего, и в наличии осталась лишь вечнорумяная «Аленка» и шоколад с говорящим названием «Финиш».

А магазин «Дары природы»? Туда специально все приходили поглазеть, как в зоологический музей. На прилавке справа — рябчики, куропатки, тетерева. Слева — мясо лося, оленина, даже медвежатина. Рядом — бочонки с медом, брусникой, морошкой. Клюква в сахаре. На улице дядька с сачком. Торгует живой рыбой и раками. Чуть времени прошло, а там одни куры венгерские и очередь часа на два.

С какого-то момента я стал тревожиться и все время думать о еде. Сама жизнь весьма наглядно демонстрировала — еда заканчивается. А вдруг случится так, что она кончится совсем? И как тогда жить? Чем заниматься?

Должно быть, мои опасения передались неким высшим злым силам, потому что настал момент, и еда в самом деле исчезла. Самое интересное, это никого, в том числе и меня, особенно не удивило. Все было предопределено естественным ходом событий.

Сначала еда заканчивалась в прогрессии арифметической, а затем, с конца восьмидесятых, процесс пошел в геометрической. Партия и правительство пытались разными хитроумными способами оттянуть неизбежный финал. Первым делом ввели талоны на некоторые товары, в том числе на табак и алкоголь. Не помогло. Население упрямо продолжало курить и выпивать. Тогда к лету закрыли табачные фабрики, будто на ремонт, а при продаже любой бутылки алкоголя стали требовать аналогичную пустую бутылку в обмен. Пьющие люди выходили из дому с пустой бутылкой за пазухой. Курильщики сходили с ума и массово просили докурить на улицах, втроем бросаясь на счастливчика с папироской. На Рижском рынке придумали продавать окурки в стеклянных банках. Пол-литровая стоила три рубля, литровая — пять.

Затем заставили всех оформить «визитки». Такие голубенькие картонки с фотографией и печатью ЖЭКа. Чтобы продавец видел, что ты местный житель, а не залетный проходимец. И тогда, сличив фотографию с физиономией, мог отпустить жителю столицы немного питания. Москва сразу же перестала привлекать жителей Рязани и Тулы. Командировочные граждане хлопались в голодные обмороки. Но еды больше не становилось. Наоборот, прилавки продолжали стремительно оголяться.