Максим Кантор - Хроника стрижки овец

Однако юрист Хельмут фон Мольтке считал иначе. Он – юрист – знал очень хорошо, что важно иное: важно, кто подписал конвенцию, а не то, кто ее не подписал. Женевская конвенция была подписана самой Германией, и условия содержания пленных обязаны были соблюдаться согласно утвержденным статьям – даже в случае войны с марсианами.

Знал Мольтке и то, что Россия подписала Гаагскую конвенцию, не отмененную Женевской, в которой оговаривались те же самые пункты содержания военнопленных, с единым отличием – Женевская предусматривала разное содержание в плену командного и рядового состава, а советская сторона этого не приняла. Знал Мольтке и то, что приказами – не только Гитлера, но и Кейтеля и Браухича – было доведено до сведения каждого рядового Вермахта, что это война по искоренению расы недочеловеков; Гельмут фон Мольтке именно об этом и писал – о том, что Вермахт вовлечен в массовые зверства, в деятельность айнзатцкоманд, в убийство гражданского населения. То была беспрецедентная в истории война – война народная, в которой чувство национального было доведено до звериного, и это зверство старательно культивировалось.

Это невыносимая правда, но это правда, так именно и было.

Человек может быть хуже зверя, и расист это доказывает легко. Степень вины существует – и это важно как для истории, так и для нравственного сознания человека.

Есть простительные грехи, есть непростительные грехи, есть страшные грехи. Существует память о 28 вагонах, заполненных детскими колясками, которые были отправлены из Аушвица в Берлин – взрослые люди целенаправленно душили младенцев; такого не было никогда и нигде – ни в Магадане, ни во время испанской инквизиции. Это был пик человеческой жестокости, превосходящей звериную.

Когда говорят: все виноваты, каждый по-своему виноват, то вообще стирается смысл суда. Суд оценивает всякое преступление, и каждое преступление заслуживает отдельного суда.

Точно так же как существует иерархия святости, в которой подвижник не равен мученику, мученик не равен святому, а святой не равен апостолу, – так же существует иерархия зла. Данте написал поэму именно про то, что градация зла имеется – она равна по сложности иерархии добра. Когда Данте с Вергилием спускаются по кругам Ада вниз, к ледяному болоту Коцита, они последовательно проходят ступени падения нравственности: есть очень много уровней зла. Убийца хуже, чем вор, но убийца детей хуже, чем просто убийца, а тот, кто убил много детей, хуже, чем тот, кто убил одного ребенка. Вы скажете, что это дурная арифметика. Но эта арифметика единственно правильная – и в Божеских глазах, и в глазах истории, и в памяти людей.

Современные исследователи установили пять степеней тяжести концентрационных лагерей – последний, самый страшный уровень (его назвали словом «Коцит») – это нацистские лагеря смерти. И самое страшное в этом то, что солдаты Вермахта в большинстве своем были информированы о том, что происходит в лагерях – с евреями и с советскими военнопленными.

Помнить страшно, но забыть нельзя.

Никто и никогда не снимет ответственности с советских людей за сталинские лагеря: лагеря устроил не один злокозненный вождь, а весь народ. Если через ГУЛАГ прошло около 17 миллионов человек – то сколько же народу потребовалось, чтобы этих людей унижать, конвоировать, расстреливать. Сколько следователей должны были их допрашивать, сколько вертухаев их истязало, сколько машинистов вело составы на север. Всех одурачили пропагандой – или люди втянулись в унижение себе подобных?

Подробного счета никто не отменял – в этом скрупулезном подсчете и состоит история. И если в какой-то момент общество решает, что лучше бы не помнить всех бед, это только значит, что мартиролог надо произнести еще громче, еще отчетливее.

Никто не в силах отменить счет в отношении солдат Вермахта – простых и честных парней. За годы Второй мировой погибло около четырех миллионов советских военнопленных – цифра беспрецедентная; заключенных сознательно заморили голодом и заморозили. Около шести миллионов евреев было задушено; гражданское население уничтожали десятками тысяч. И в этом равномерном уничтожении людей принимали участие простые честные парни, честно выполнявшие свою работу. Такого не было никогда, ни на одной из войн. Их биографии можно рассказать так, что все будет выглядеть объяснимо и извинительно; но за что тогда погиб Гельмут фон Мольтке?

Если рассказывать о войне подробно и точно, можно лишиться сна – но дело того стоит, спать не надо.

Мы обязаны помнить все в подробностях и рассказать нашим детям. Мы обязаны рассказать детям, из-за чего началась война – и что такое теория расы господ. Нельзя забыть, что есть разница между равенством и неравенством, есть разница между интернационализмом и национализмом. Разница в убеждениях определяет благородство поступка, а иначе было бы все равно: отдать жизнь, работая врачом в чумном бараке, или помереть, объевшись пельменями.

Иначе пройдет еще десять лет, захотим детям объяснить, почему Гельмут фон Мольтке – герой, а уже объяснить не сможем.

Какая, в сущности, разница?

Лидер демократической партии «Правое дело» еврей Гозман сказал, что русские солдаты СМЕРШа по своим преступлениям равны эсэсовцам – и началось. Тут есть тонкость: еврей мог бы предвзято относиться к эсэсовцам; однако демократ встал над личной обидой. А его бранят патриоты; ох, скверное нынче время, смутное время.

Дискуссия вокруг реплики партийного лидера интересна тем, что ни единое слово не имеет отношения к обсуждаемому предмету.

Как часто бывает, причиной страстей стало невежество. Разумеется, организация СМЕРШ не может быть уподоблена СС, так же как партия «Правое дело» не может быть уподоблена корпорации Бритиш Петролеум. И то и другое – организации, этим сходство ограничивается.

Единой организации СМЕРШ, кстати, никогда не было – это была система контрразведок, сведенная воедино приказом Сталина от 19 апреля 1943 года. Причем, даже в этой объединенной системе контрразведок сохранялись несколько ведомств – одно подчинялось непосредственно И. В. Сталину, другое – адмиралу ВМФ Кузнецову (человеку легендарной храбрости, одному из самых молодых и талантливых полководцев войны, начинал в Испании) и т. д. СМЕРШ – это не НКВД, а СС – это не Абвер. Трудно вообразить, что ведя военные дейстия, армия не имеет разведки и контрразведки. Например, известный роман Богомолова «В августе 44-го» посвящен именно деятельности героев-контрразведчиков, смершевцев. Количество диверсантов на территориях СССР было огромным. Это объяснимо: советское государство долгое время было дипломатически непризнанным, интернациональная интервенция 20-х годов отстояла от событий Второй мировой всего на двадцать лет, известные своей жестокостью по Гражданской войне белые атаманы Краснов и Улагай коллаборировали с Гитлером, эмигранты вливались в ряды врагов – и слово «диверсия», которое сегодня кажется едва ли не плодом параноидальной фантазии Вышинского, имело печально-конкретный смысл. Атаман Краснов, например, составлял докладные записки Вермахту, инструктируя, как расчленять Россию, с какими группами населения сотрудничать и т. п. Диверсионные группы засылались не то что ежемесячно, но практически еженедельно, и как же без этого – идет огромная война. Любопытно, что боевые действия на территории СССР начались не 22 июня, но 21-го, когда так называемый Бранденбургский диверсионный полк перешел границы и стал уничтожать коммуникации – это был специальный полк, вербуемый из изменников Родины, – во Франции действовали этнические французы, в России этнические русские, одетые в советскую форму. Такого было крайне много – и не последним в данном списке является армия Власова, сделавшая много зла отнюдь не сталинскому режиму, как говорится в ее оправдательной риторике, но прежде всего гражданскому населению своей собственной страны. Власовцы и этнические диверсанты участвовали в борьбе с партизанами, сжигали деревни, укрывавшие партизан; власовцы охраняли многие лагеря, вообще перебежчики часто шли в охранники, а восстание в лагере смерти Собиборе было подавлено при участии власовцев. Надо сказать, что историография советских времен старательно обходила вниманием факты военных преступлений, совершенных не собственно немецкими солдатами, но коллаборационистами – советская идеология не хотела сеять рознь в обществе. Тем не менее деревня Хатынь была сожжена вместе с жителями не солдатами Вермахта, но бендеровцами, гражданами СССР. То же самое касается и расстрелов в Румбольском лесу, Могилевского лагеря, не говоря о тысячах полицаев, принимавших посильное участие у унижении и убийстве населения.