Максим Кантор - Хроника стрижки овец

Как и тридцать лет назад, я сидел перед выступающим секретарем, и ответного слова мне на давали. Со сцены объяснили, что я откололся от коллектива, не понял новых ценностей.

Впрочем, новых ценностей у комсомола нет – новые комсомольцы не отличаются от комсомольцев брежневских времен. Вы полагаете, тогда говорили о целине и БАМе? Что вы! Комсомольцы ценили ровно то же самое, что ценят комсомольцы-конферансье сегодняшнего дня: рок-ансамбли, Энди Ворхола и журнал «Плейбой». Прежние комсомольцы так же трунили над бородатым Марксом, презирали быдло-народ и стремились на курорты. Разницы ни малейшей.

Я выходил из комсомола в 1983-м совсем не потому, что ненавидел субботники, а потому, что тошнило от жирногубых юношей, обсуждающих «битлов» и жрущих чебуреки.

Принято говорить, что комсомольцы тех лет перекрестились, – но они всегда были прогрессивными: ценили разрешенную свободу и комфорт. Новый уровень комфорта и олицетворяет новые ценности, именно их и отстаивают.

И снова в общество вполз привычный страх – нельзя отрываться от коллектива. Оторвешься – и новых ценностей не получишь. Как боялись прежде, так боятся и теперь; трусят сказать слово поперек мнения низовой ячейки, боятся оскандалиться перед секретарем: а вдруг не одобрят? не позовут в кафе? исключат из редколлегии? лишат покровительства? телеведущий осудит? И трусость, леденящая кровь трусость, сковала прогрессивное общество: среди сторонников демократии нельзя иметь независимое от кружка мнение. Вы можете быть православным или мусульманином, но обязаны разделять веру в рынок и демократию, это поважнее «Отче наш» и «Аллах акбар». Православные из числа новых комсомольцев охотно присягают безбожному олигарху – но так было и прежде, когда комсомольцы прямо с заутрени спешили на партсобрание. Ничего не поменялось: за чебуреки – чего только не отдашь.

Когда в 2005 году я носил по редакциям свой первый роман «Учебник рисования», степень разрешенного вольнодумства в обществе была значительно ниже. Так, издатель Пархоменко рекомендовал изъять из романа критику правительства, карикатуры на Ельцина и Путина, предлагал грамотного политического редактора; другой либерал (из сегодняшних фрондеров) объявил, что критиковать Путина нелепо: он играет в нашем обществе роль императора Августа – способствует стабильности и прогрессу. Именно так, этими словами – письма сохранились.

«Учебник рисования» все-таки вышел, автора упрекали за карикатурное изображение Горбачева, Ельцина, Путина и его свиты; тогда чувство разрешенной корпоративной свободы, которое Мандельштам именовал «разрешенный воздух», еще не вошло в упитанную грудь новых комсомольцев.

Не то теперь. Теперь разрешенное вольнодумство брокера и отвага конферансье изумляют воображение. Теперь комсомольцы говорят не только от имени «битлов», «Плейбоя», маркетинга и франчайзинга – но от имени замученных в ГУЛАГе, от имени погибшего Мандельштама и затравленного Пастернака. Они, конферансье, присвоили себе память тех, кого не подпустили бы к своей сегодняшней тарелке с чебуреками.

Из нового комсомола я тоже вышел – и написал развернутое заявление об уходе.

Мой роман «Красный свет» вызвал раздражение; в низовых ячейках и в райкоме высказались недвусмысленно – это графомания, предательство идеалов, поклеп на свободомыслящую интеллигенцию в духе приснопамятного романа Шевцова «Тля».

Так принято сегодня: любую насмешку над собой комсомольцы сравнивают именно с «Тлей» Шевцова, а не с «Золотым теленком», не с рассказами Зощенко, не с сатирой Эрдмана, Булгакова, Горенштейна, Зиновьева, Грибоедова. Мещанину важно чувствовать себя оболганным – а не осмеянным.

Шевцов над интеллигенцией не смеялся, совсем нет. Иван Шевцов писал мелодраматическую повесть – донос на западничество. «Тля» – это донос на художника Фалька и писателя Эренбурга, выведенного под фамилией Барселонский (Эренбург сражался в Испании, отсюда фамилия). Когда сегодняшний либеральный мещанин говорит, что его оболгали, как в романе «Тля», то прелесть сравнения в том, что он уподобляет себя Эренбургу и Фальку.

Но помилуйте, вы не похожи на Эренбурга, вы не были на передовой и не написали «Хулио Хуренито»; вы не похожи на Фалька, вы не умеете рисовать; вы вообще ничего не сделали в жизни, вы просто конферансье, колумнист, бульвардье. Прямым родственником гламурного комсомольца является не Фальк – но Берлага, Берлиоз и критик Латунский. Но ведь признать такое – горько. Владелец бара, бренд-менеджер и редактор «Плейбоя» желают отождествить себя именно с борцом, а не с мещанином. Персонажам фарса хочется выглядеть персонажами трагедии – иначе выйдет обидно: над мещанами часто смеются.

Либеральное мещанство высмеивали все сатирики ХХ века; и МАССОЛИТ, и общество «Геркулес», и «Клопа», и «Самоубийцу» описал совсем не Шевцов. Смеяться над Репетиловым, над предпринимателем Берлагой, над писательницей Штурман Жорж, над бунтарем Подсекальниковым – в русской литературе принято. Роман «Красный свет», в котором описываются новые либеральные комсомольцы, далеко не первый.

Комсомольское либеральное мещанство – это персонажи Зощенко и Ильфа; это оттуда, а вовсе не из романа «Тля», забудьте о гордых аналогиях, при чем тут вы, конферансье и брокеры? Вам кажется, что вы – похожи на оболганных борцов со сталинизмом? Нет, вы похожи на членов МАССОЛИТА. Вам много раз показывали зеркало, но всегда кажется, что это не ваше отражение.

Присыпкин все тот же: с напудренной харей, в стильных брючках, любит ресторации и прогресс. Но современный Присыпкин говорит нынче от имени Мандельштама, Солженицына и Гроссмана, Цветаевой и Шаламова. И невдомек комсомольцу, что Цветаева плюнула бы в его парфюмерную рожу, а Шаламов не подал бы руки.

В свое время Булгаков, отложив разногласия, так сказал Маяковскому: «А вы знаете, что нас обоих ваш Присыпкин похоронит?» Так оно и случилось, комсомольцы победили.

Как оказалось, из комсомола следует уходить постоянно, одного раза недостаточно.

Настоящим подтверждаю: в рядах прогрессивной молодежи не состою.

Словосочетанием «левая идея» обозначают требование социальной справедливости и равенства – в жилье, в образовании, в медицинском обслуживании, в пище. Нехорошо, чтобы богатых лечили лучшими медикаментами, а бедняков не лечили вовсе; дурно, что бедные питаются дрянью; подло, когда у богача хоромы, а у бедняка нет комнаты.

В этой оценке – нет экстремизма. Это естественное нравственное чувство.

Вообще говоря, это никакая не левая идея, а просто нормальное сознание нравственного человека.