Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

– Ну что, Ави, – сказала она медленно, боясь взглянуть на него в упор и обнаружить, что видит сквозь него, поскольку это означало бы, что она окончательно спятила. – Сыграем?

Его улыбка стала еще шире. Он был так красив, что она разозлилась. С какой стати он является без предупреждения расточать тут свои улыбочки?

– Мне ли тебя не знать, Ави, малыш, – сказала она, по-прежнему кося глаза на разложенные карты. – Если ты так вот улыбаешься, значит, в яме сидишь, и чем улыбка шире, тем яма глубже. Сдается мне, ты сам не знаешь, как быть с тем, что тебе досталось, вот и прибежал к маме. В жизни не видела у тебя такой широкой улыбки. Садись! Сыграем партию-другую.

– Не надо никаких игр, мама, – ответил Авраам, растягивая рот до мочек ушей. – Войдем лучше внутри – ведь ты не хочешь, чтобы весь квартал знал про наши с тобой дела?

Наконец она взглянула ему в глаза.

– Садись, – сказала она и, когда он сел, сдала карты для игры «рамми». – Думаешь взять надо мной верх? Ни в жизнь, сынок. И думать забудь.

Пароход затонул. Благосостояние семьи да Гама вновь оказалось под угрозой. Я рад сообщить, что это не привело к неприглядным ссорам на острове Кабрал, – перемирие между старыми и новыми членами клана соблюдалось неукоснительно. Но угроза была вполне реальна; после многих уговоров и других, не столь приличных для упоминания, действий, о которых следовало держать рот на замке, второе, а за ним и третье судно были отправлены кружным путем мимо мыса Доброй Надежды во избежание североафриканских опасностей. Несмотря на эти меры предосторожности и усилия британского военного флота по охране жизненно важных морских путей – хотя нужно сказать, и пандит Неру так и сказал, находясь в тюремной камере, что отношение Англии к безопасности индийских торговых судов было, мягко говоря, наплевательским, – эти два парохода, как и первый, хорошо поперчили океанское дно; и империя специй «К-50» (как, может быть, и вся Британская империя, лишенная перечного взбадриванья) ослабла и пошатнулась. Жалованье служащим, эксплуатационные расходы, проценты по кредитам… Но я не финансовый отчет пишу, так что попросту поверьте мне на слово: скверно, очень скверно обстояли дела, когда лучезарно улыбающийся Авраам, с некоторых пор – крупный кочинский коммерсант, явился в еврейский квартал. «Ужель погибло все, без исключенья?.. И ни один корабль не спасся?» [ 47] – Ни один. Ясно? Тогда идем дальше. На очереди волшебная сказка.

В конечном счете все, что остается от нас, – это легенды, наше посмертное существование сводится к нескольким полузабытым историям. И в самых лучших из старых сказок, в тех, что мы готовы слушать вновь и вновь, непременно есть любящие, это верно, но лакомей всего для нас те места, где на их счастье ложится мрачная тень. Отравленное яблоко, заколдованное веретено, Черная королева, злая ведьма, ворующие детей гоблины – вот оно, самое-самое. Ну так слушайте: жил-был в некотором царстве, в некотором государстве Авраам Зогойби, и поставил он все на карту, и проиграл. Но ведь он поклялся: «Я буду о тебе заботиться». И ни в чем не было ему удачи, и в такое пришел он великое отчаяние, что, улыбаясь во всю ширь лица, явился он с просьбой к своей безумной матери. Вы спрашиваете, о чем была просьба? О ее ларце с сокровищами – о чем же еще.

Смирив свою гордость, Авраам пришел как проситель, и уже по одному этому Флори могла судить, сколь выигрышно ее положение. Он дал обещание и не может его исполнить – не может превратить труху в золото, старая как мир история; и слишком горд, чтобы признаться в поражении свойственникам и сказать, что они должны продавать или закладывать свои роскошные владения. «Ты голову давал на отсечение, Ави, и гляди, вот она на блюде». Флори заставила его подождать, недолго совсем; и согласилась. Нужен капитал? Драгоценности из старого ларца? Отчего же не дать, можно дать. От всех его изъявлений благодарности, от всех разъяснений о временных трудностях с наличностью и рассуждений об особенно убеждающем действии драгоценностей на моряков, которые, выходя в плавание, рискуют жизнью, от всех предложений доли в будущих доходах она разом отмахнулась.

– Драгоценности ты получишь, – сказала Флори Зогойби. – Но дашь мне за них кое-что еще более драгоценное.

Сын не понял смысла этих слов. Ну конечно, пообещал он, лучась, – долг будет возмещен ей сполна после того, как судно достигнет цели; и если она предпочитает получить свою долю изумрудами, он выберет для нее великолепные камни. Так он лепетал; но, сам того не зная, он погрузился уже в темные воды, за которыми лежал дремучий лес, и в этом лесу, на поляне, маленький гномик, приплясывая, пел: "А зовут меня Румпельштильцхен [ 48]…"

– Это все пустяки, – прервала его Флори. – О возвращении долга я не беспокоюсь. Но за такое рискованное вложение только самая большая драгоценность может быть мне наградой. Ты отдашь мне твоего сына, твоего первенца.

(Были выдвинуты две версии происхождения Флориного ларца с изумрудами – наследие предков и контрабанда. Если отбросить сантименты, то разум и логика заставляют склониться ко второй из них; и если разум и логика не лгут, если Флори решила использовать в своих личных целях тайный склад гангстеров, то она подвергла свою жизнь немалой опасности. Становится ли ее требование менее возмутительным от того, что она рискнула собой ради обладания другим человеческим существом? Было ли это требование по сути своей актом героизма?)

«Отдай мне твоего первенца…» Слова из легенды повисли между матерью и сыном. Авраам, ужаснувшись, сказал, что об этом речи быть не может, что это немыслимо и низко.

– Ну что, Ави, убрала я с твоего лица эту дурацкую улыбку? – мрачно спросила Флори. – И не надейся, что сможешь цапнуть ларчик и дать деру. Он в другом тайнике. Нужны мои камешки? Отдай старшенького, со всеми потрохами отдай.

Безумна ты, о мать, безумна ты. О бабушка, мне сердце гложет страх, что ты, старая карга, совсем уже того.

– Аурора еще не ждет ребенка, – промямлил Авраам.

– Охо-хо, Ави, – хихикнула Флори. – Думаешь, я, спятила, малыш? Я что, по-твоему, его зарежу и съем, или кровь его пить буду? Я не шибко богата, дорогой мой, но не настолько голодаю, чтобы жрать собственное потомство. – Ее тон стал серьезным. – Значит, так. Ты сможешь с ним видеться, когда душе твоей будет угодно. Даже твоя пусть приходит. Брать на прогулки, на выходные – пожалуйста. Но жить будет у меня, и я, как могу, буду стараться сделать из него то, чем ты быть не захотел, – евреем города Кочина. Потеряла сына, так хоть внука спасу.

Она не сказала того, что было ее тайной молитвой: «И, может статься, спасая его, вновь обрету Бога, которого потеряла».