Салман Рушди - Прощальный вздох мавра

– Такого нигде не увидишь, кроме как в Бомбее, – говорили люди с той смесью возбуждения и неодобрения, какую только скандал способен составить и взболтать как нужно. -Что за город распущенный, яар [ 93], ну и ну.

На картине Ауроры стадион «Брейберн» взволнованно сомкнулся вокруг двоих милующихся, вожделеющие трибуны взметнулись ввысь и нависли над ними, закрыв почти все небо, а среди зрителей виднелись кинозвезды с вытаращенными от изумления глазами (кое-кто из них и вправду был на матче), пускающие слюнки политиканы, бесстрастно-внимательные ученые, хлопающие себя по ляжкам и отпускающие сальные шуточки бизнесмены. Даже знаменитый «обыватель» – персонаж карикатуриста Р. К. Лакшмана – маячил на одном из дешевых мест восточной трибуны и выглядел шокированным на свой наивный, придурковатый манер. Так что картина приобрела всеиндийский размах, стала моментальным снимком, фиксирующим вторжение крикета в сердцевину национального самосознания и в то же время выражающим сексуальный бунт молодого поколения, что дало пищу яростным спорам. Явственный символический смысл поцелуя – переплетенные руки и ноги женщины и крикетиста в белой форме и щитках вызывали в памяти эротизм тантрических скульптур в храмах периода Чанделы в Кхаджурахо – был определен либеральными художественными критиками как «порыв Юности к Свободе, дерзкий вызов под самым носом у истеблишмента», а одним консервативным журналистом – как «непристойность, за которую картину следовало бы публично сжечь». Аббас Али Бек был вынужден заявить, что сам не целовал девушку; популярный спортивный обозреватель, писавший под псевдонимом А.Ф.С.Т., опубликовал остроумную заметку в его защиту, где советовал всяким там художникам впредь не совать свои длинные кисти в такие важные вещи, как крикет; и спустя некоторое время скандал как будто поутих. Но в следующей серии матчей – на этот раз с Пакистаном -несчастный Али Бек набрал только 1, 13, 19 и 1, после чего был выведен из команды и больше за сборную не играл. Он стал мишенью для атак ядовитого молодого политического карикатуриста по имени Раман Филдинг, который в подражание былым ящерицам Ауроры помечал свои рисунки маленьким изображением лягушки, обычно делающей какое-нибудь ехидное замечание. Филдинг, уже получивший прозвище Мандук, то есть Лягушка, злобно и облыжно обвинил порядочного и щедро одаренного Али река в том, что он, будучи мусульманином, нарочно поддался пакистанцам. «И ему еще хватает наглости слюнявить наших индусских девушек-патриоток», – квакала сидящая в углу пятнистая лягушка.

Аурора, огорченная обвинениями в адрес Али Бека, забрала картину домой и долго потом не выставляла. Она оттого позволила вновь показать ее пятнадцать лет спустя, что для нее картина эта стала всего лишь безобидным напоминанием о прошлом с его курьезами. Спортсмен давно уже не выступал, и поцелуй больше не считался таким возмутительным актом, как в те недобрые старые дни. Она не предвидела лишь одного: что Мандук, ставший теперь полноценным политиком коммуналистского толка, одним из основателей «Оси Мумбаи», партии индусских националистов, названной в честь бомбейской матери-богини и быстро приобретающей популярность среди бедного населения, вновь пойдет в атаку.

Он больше не рисовал карикатур, но в странном танце взаимного притяжения и отталкивания, в котором они кружились с тех пор с моей матерью, – для нее, надо помнить, слово «карикатурист» всегда было ругательным – он неизменно держал за пазухой увесистый камень. Он, казалось, не мог решить, чего ему хочется: то ли пасть на колени перед выдающейся художницей и светской дамой с Малабар-хилла, то ли столкнуть ее в грязь, в которой жил он сам; и, без сомнения, именно эта двойственность влекла великолепную Аурору к нему – к этому моту-калу, к этому толстому черномазому, олицетворявшему то, что внушало ей глубочайшее отвращение. Тяга к трущобам – наверно, наша семейная черта.

Фамилией своей Раман Филдинг, по слухам, был обязан прозвищу отца, который, будучи в детстве бомбейским беспризорником, страстно любил крикет и, околачиваясь поблизости от спортклуба «Джимкхана», умолял всех и каждого дать ему шанс: "Ну пожалуйста, бабуджис, господа хорошие, дайте бедному пареньку ударить! Ну хоть мяч подать! Ладно, ладно – хоть на приеме постоять! Только один филдинг! " Крикетистом он был никудышным, но в 1937 году, когда открылся стадион «Брейберн», он устроился туда охранником, и по прошествии лет сноровка, с какой он вылавливал и выпроваживал безбилетников, привлекла внимание бессмертного Найюду, который узнал в нем мальчишку из «Джимкханы» и пошутил: «Ну что, только-один-филдинг, – ты, я вижу, цепко стал ловить». После этого его звали не иначе как Т. О. Филдинг, и он с гордостью сделал прозвище своей фамилией.

Сын его извлек из крикета совсем иные уроки (говорят, к сильному огорчению отца). Не для него скромная демократическая радость причастности к этому блаженному миру, пусть даже в подчиненной, второстепенной роли. Нет; в молодости он прожужжал друзьям все уши в питейных заведениях центрального Бомбея, разглагольствуя о чисто индусском происхождении игры.

– С самого начала парсы и мусульмане пытались украсть у нас крикет, – заявлял он. – Но когда мы, индусы, собрали наши команды воедино, мы, разумеется, всыпали им по первое число. Таким манером надо и всюду действовать. Слишком долго мы раскачивались и плясали под дудку всяких пришлых типов. Если мы организуемся, кто против нас устоит?

Это причудливое понимание крикета как глубоко общинной игры, исконно индусской, но постоянно находящейся под угрозой со стороны иных, чужеродных общин, легло в основу его политической философии, приведшей к созданию «Оси Мумбаи». Раман Филдинг даже хотел вначале назвать свое новое политическое движение в честь какого-нибудь знаменитого крикетиста-индуса – Армия Ранджи, Солдаты Манкада, – но все же предпочел богиню, которую называют по-разному (Мумба-аи, Мумбадеви, Мумбабаи), с тем, чтобы придать своей энергичной, взрывчатой группировке как религиозную, так и региональную националистическую окраску.

Забавно, что именно крикет, самая индивидуалистическая из всех командных спортивных игр, стал основой жестко иерархической, неосталинистской внутренней структуры «Оси Мумбаи», или ОМ, как вскоре стали называть партию; к примеру, – мне впоследствии довелось узнать это очень хорошо – Раман Филдинг создавал из преданных ему бойцов «команды» по одиннадцати человек, и в каждом таком маленьком взводе был «вожак», которому клялись беспрекословно подчиняться. Руководящий совет ОМ до сей поры носит название «первые одиннадцать». С самого начала Филдинг потребовал, чтобы его называли Капитаном.