Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

Она мне казалась очень красивой, очень.

А она вздыхала, отмахивалась и просила научить ее говорить по-русски.

— Ну, чему тебя научить? — спрашивала я, вырезая бумажную куклу.

Цицо фыркала в ладошку и думала, задрав глаза к потресканному потолку, засиженному мухами.

— Ме ахла моведи сахлши — как будет?

— Я сейчас пришла домой, — перевела я, старательно выговаривая слова.

— Иа… сычас… прышла… дамо, — медленно повторила Цицо и вглядывалась в куклу. — Ваимееее, как красиво! Ну как ты все умеешь?! Дашь мне ее?

— А сейчас мы будем ей наряды шить, — польщенно ерзала я на стуле и рисовала для бумажной куклы купальник, шляпку, очки и чемоданчик.

— А это зачем? — недоверчиво вертела она в руках бумажные очочки.

Она жила с матерью и сестрой в доме своей старшей сводной сестры.

— А кто эта Пацакали [19] Пацакали — малорослая женщина ( адж .). , что с вами живет? Твоя бабушка, да? — спрашивала я, не в силах разобраться в родственных связях большой соседской семьи.

— Нет, — терялась Цицо и переводила разговор в другую сторону.

Пришлось спрашивать у собственной бабушки.

— Вот тебе делать нечего: таскаться к ним каждый день, пусть лучше сюда приходят — эта Пацакали нарожала девок, а ее мужу надо было сына, хоть ты тресни, и привел при живой жене в дом вторую — полоумную Аише, и она ему сделала штуку, еще двух девок родила, а он с горя возьми и помри, там сам черт не разберет, кто кому кем приходится, и если бы не муж Нателы, старшей дочки, приймаком [20] Приймак — муж, пришедший жить в дом жены. что пришел. они бы там все передрались. Работящий парень, всех по стойке «смирно» поставил, в люди вывел, хоть и жалко девчонок-то — никому не нужны, сироты при живой матери, с нее какой спрос — умом слаба, а он их с утра до ночи работать заставляет. Не ходи ты к ним, не нравятся мне они — не ровня тебе, хотя девочки и хорошие, тихие, пусть к нам приходят, да куда ты побежала, коза, с нечесаными косами-то!

Бабушкин монолог предстояло обдумать.

Я почти ничего не поняла, но было ясно, что Пацакали — старая ведьма, крошечная старуха с замотанной в лечаки [21] Лечаки — марлевая головная повязка аджарских женщин в старые времена. головой, шаставшая целыми днями по деревенской дороге в калошах на босу ногу, но она не очень обижает девочек — Цицо и Мзеви, а вот усатый насмешливый дядя Джефер, который оказался и не дядя, а вроде как муж моей сестры для меня, — вот он нехороший.

То-то Цицо замирала при его голосе и быстренько убегала домой.

Бедные Золушки, думала я перед сном, обливаясь слезами, и представляла сцены мести и избиения злобного усача, — у них даже папы нет, и некому их защитить, и дома у них своего нет, и кукол нет, и на море они никогда не были — а море, вот же оно! На цыпочки встанешь, и его видно.

У них во дворе росла огромная лавровишня — она была как дом, снаружи покрытый лакированной листвой, а внутри — толстенные шершавые ветви, и каждая была городом: вот эта — Батуми, эта — Кобулети, выше — Москва, Ленинград, Тбилиси.

Это была вся мировая география, и деревенская шпана облепляла изнутри лавровишню и объедала ее, хохоча чернеными ртами — смотреть страшно!

Джефер срубил наше дерево, потому что оно мешало построить новый просторный дом.

Я его ненавидела, но исподтишка — не хотела портить жизнь бедным Золушкам.

Старшие о нем говорили обычно двойственное: и что работящий, и что бессовестный, потому что шляется по вдовам. Я не понимала, что такое вдова, и представляла себе что-то томительно-ужасное.

Много лет спустя, когда Джефер выкапывал на своем огороде огромный камень и сделал под ним яму, камень качнулся, упал и придавил его. Люди говорили: вот трудился как ненормальный, а не надо было, труд его и погубил.

Смерть была уже близка, и Джефер, хрипя, попросил всех подвинуться и показать дом напоследок.

Он успел выдать Золушек замуж, дал Цицо приданое, и она, уже мать троих детей, плакала, что Джефер был ей как отец.

Мы встретились тепло-тепло, обнялись, Цицо по-прежнему робела, но уже была не такая, как в детстве, Золушка, а просто — конопатая зеленоглазая женщина, и она мне сказала:

— Помнишь бумажных кукол? Ими сейчас мои девочки играют. И еще — «иа… сычас… прышла… дамо». Помнишь?

— Дай Бог ему здоровья, но он как ребенок, — сердится бабушка на своего дорогого зятя, то есть моего папу.

Я молча вожусь на тахте со своими игрушками — интересно, чем бабушка недовольна на этот раз.

— Совсем в людях не разбирается! Как можно было отдать целый кусок земли этой мерзавке! У, змея, задурила голову человеку…

Змея — это соседка из дома напротив, но чуть правее, Лутфие. Она ровесница бабушки, встречаясь, обе делают умильные лица:

— Как жизнь, Фати-ханум? Все хорошо, надо думать, все хорошо?

— Слава Всевышнему, Лутфие-ханум, — чопорно раскланивается бабушка, — и у вас, благодарение Богу, все здоровы?

Лутфие считает бабушку выскочкой, которой повезло жить в городе, и нос ей задирать ровным счетом не с чего — подумаешь, все образованные. Бабушка считает Лутфие «хвостатой старухой», или, в переводе на понятный язык, ведьмой.

— Какая у нее невестка — золото, лицом луна, нравом — ангел! А она из нее все соки достала, ведьма, — аргументирует бабушка свои подозрения.

Кроме того, Лутфие скупердяйка — никогда у нее ничего нет, чего ни спроси, поэтому соседи идут к бабушке — и за солью, и за спичками, и за поговорить.

Дети всем табуном играют каждый день в разных дворах, только к Лутфие вход заказан — «цветы мне потопчете», да и внуки у нее вредные и забияки.

— Пока твоя мать лекции читает, твой папа землю раздает! — провозглашает бабушка, швыряя на стол сковородку. — У этой ведьмы своей земли — конца не видно, а все-таки надо ей было чужое оттяпать. «Одолжи, эфенди, на пару лет!» — передразнила бабушка писклявым голосом соседку. — Да кто землю на два года одалживает! Она теперь мне будет наблюдать через забор, чем я тут занимаюсь и что сажаю! Вот дурачок, прости меня, Господи, если неправду говорю!

Поскольку данное слово назад не заберешь, приходится успокоиться на том, что папа свою оплошность признал и раскаялся.

Теперь две закадычные приятельницы копают свои огороды в опасной близости друг от друга.

— Лутфие лобио подвязала уже, — враждебно роняет бабушка за ужином, папа отмалчивается, но на следующий день приносит вязянку жердей, которой хватит и на лобио, и на помидоры.

— Фати-ханум, какой у тебя рехани [22] Рехани — базилик. уродился! — пищит Лутфие, вытягивая шею над забором.

— Твой глаз в твою жопу, — вполголоса отвечает бабушка, выпрямляется и громко благодарит: — Лутфие-ханум, да что моя жалкая зелень — ты же все-таки женщина деревенская, работящая, все у тебя растет само собой, да и то сказать: земля наша такая тебе попалась плодородная!