Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

Силком меня вытащила из тьмы. Так что если я не жалуюсь, что вы можете сказать, попробуйте только рожи скривить! Ты, когда вырастешь, что сделаешь? Правильно, поступишь в медицинский в Ленинграде, купишь мне очки в золотой оправе, а потом родишь пятерых детей, да? Правильно, моя золотая. И кто твоих детей вырастит? Правильно, моя золотая. Если у вас все будет хорошо, я еще поживу. А потом умру, встречусь с твоим дедом, а он мне скажет: молодец ты, женушка моя, я на тебя не зря надеялся!

Что значит — не умрешь? Все умрем. Ты же придешь на мою могилу поплакать? Я все услышу и порадуюсь. Ну, хватит тебе, шучу я, прости, шутки у меня так себе.

Хоть бы еще десять лет пожить. А? Не очень много, как думаешь? Ну, тебе-то все мало. И мне мало. А у Бога свои счеты. Я у Него все-таки попрошу, Он мне, может, не откажет.

Господи, еще десять лет. Я ведь здесь еще нужна, нет? Десять. А если силы дашь еще домик свой построить — или это уже чересчур? Там же земля моим детям от отца осталась. Хоть бы раз на ней в своем доме переночевать. Если много прошу — ладно, пусть будет только десять лет. Или — сколько дашь. Аминь.

На изящной бульварной скамейке посреди ровных аллей с кубическими кустами благородного лавра худощавая немолодая женщина, одетая в строгий английский костюм и черные бархатные туфли, наблюдает за лохматой девочкой. Это моя бабушка и я.

Она держит наготове накрахмаленный платочек, чтобы вовремя утереть любое неподобающее нарушение аккуратности. Я бегаю по очерченному ее взглядом квадрату: шаг влево, шаг вправо — расстрел на месте. Выдираю с газона траву, собираю шишечки криптомерий, раскладываю на асфальте камушки, приношу все эти трофеи бабушке и встречаю ее безмерную благодарность. Как тут не захотеть подарить ей еще чего-нибудь хорошего?!

Неподалеку стоит затейливая чугунная урна, я бочком подбираюсь к ней, однако от бабушки не ускользает ни малейшее поползновение:

— Вот только мусора тебе не хватало!

Я набычиваюсь и продолжаю движение.

— Отойди, кому говорю.

— Мммм! — возмущенно мычу я. Любопытно же.

— Настоящая Ясама Упрямцева! Это ведь твое настоящее имя? — сдается бабушка. — Только не трогай, я тебя подниму. На, смотри, довольна теперь?

Я на весу заглядываю в урну, вижу размокшие бычки, листья и хвою.

— Ммммм, — требую поставить меня на землю: теперь можно заняться другими делами.

В такую рань здесь народу немного, изредка прошаркает задумчивый пенсионер, глянет сквозь роговые очки на копошение в кустах, кивнет бабушке да и продолжит бесцельную прогулку, заложив руки за спину.

— И не скучно одному ходить? — вполголоса делится со мной бабушка. — Взял бы ребенка прогуляться — небось не ходил бы такой смурной.

Для бабушки и для меня совершенно очевидно, что у всякого дедушки в доме должны быть внуки, иначе ему от бесполезности житья вообще незачем высовывать нос на люди.

Другие скамейки расположены на приличествующем уединению расстоянии и все заполнены комплектами взрослых и детей, у кого мамы, у кого няни, у кого бабушки. Я уверена, что самая правильная комплектация там, где бабушки.

— Это ваша внучка? — восклицает неизвестная прохожая.

Бабушка острыми глазами оценивает любопытную и иронически вежливо кивает.

— Небось не дочка, — намекает она на свой очевидный статус.

— Боже мой, какая девочка хорошая! — сюсюкает со мной незнакомка. Тоже мне новость — конечно, хорошая, и я благосклонно протягиваю тете круглые шершавые шишечки.

— Подарила мне шарики, — растрогалась тетя, чуть не плачет от умиления, ей, наверное, в жизни ничего не дарили. Чтобы она продолжала радоваться, я рву листья с кубического куста благородного лавра и даю ей целую охапку.

— Нельзя почем зря рвать листья, сейчас как придет директор и арестует нас, — сурово предупреждает бабушка.

— А мы спрячем! Спрячем листики, да, моя хорошая? — разливается тетечка и берет меня за руку. — А ты видела там лебедей? Они в пруду плавают, черные, представляешь? А клювики у них красные! Сходим, посмотрим?

Я зачарованно слушаю тетю и иду за ней, как заговоренная. Листики осыпаются за ненадобностью на асфальт.

— Далеко не ходите, — тревожно вставляет бабушка.

— Да мы тихонечко, тихонечко, только до того поворота и обратно, за полминуты вернемся, да? Скажи бабушке — погуляем и придем, — успокаивает ее тетя, и я в восторге от неожиданной новизны готова шагать с ней куда угодно.

Бабушка в смятении — вроде нет причин отказать такой милой женщине, но отпускать ребенка бог знает с кем — да тут уже не до хороших манер! Но она, скрепя сердце, соглашается, чтобы не выглядеть полоумной — в конце концов утро, полно народу и только до поворота.

— А мы сейчас лебедей кормить будем, булочка у меня есть, — воркует тетечка, и мы резво шагаем до поворота.

Бабушка следит в оба и видит, что парочка исчезла. Ждет, терпеливо считая секунды. Отсчитала шестьдесят — никого не видно.

Господи, так и знала!

Она взвилась и побежала.

Поворот на пруд с лебедями — никого нет!

— Ах, я проклятая дура, — шептала в отчаянии бабушка, — как я могла, чтобы мне завтрашнего утра не видеть! Своими руками ребенка отдала…

И бабушка помчалась галопом в своих бархатных туфлях, вызывая изумление замедленных утренней негой отдыхающих.

— Вы тут женщину с ребенком не видели? — держась за сердце, на ходу прокричала бабушка старичку с собакой. — Девочка такая маленькая, с золотыми волосами!

Старичок мгновенно понял и махнул в сторону улицы.

Неожиданная для женщины весьма солидного возраста прыть позволила бабушке перехватить коварную тетку аж на улице Шаумяна. Без лишних слов она вырвала меня из чужих рук, прижала к себе и, еле переводя дыхание, специальным страшным голосом сказала:

— Куда ты от меня надеялась скрыться, глаза бы тебе выцапарапать, да ребенка не хочу пугать! Чтоб я тебя не видела, сгинь, нечисть!

Тетка растерянно залепетала: мы, мол, только прогуляться, — но бабушка решительно развернулась и пошла назад.

— Что ты за ребенок такой, а? Что за ребенок, а?! — приговаривает она, и я чувствую, как часто-часто бьется ее сердце прямо мне в бок. — Тебя кто ни поманит — со всеми пойдешь! Своих-чужих не различаешь? А вроде умная!

Мы присаживаемся опять на нашу скамейку, бабушка пристально смотрит на меня, я на нее.

— Иди ко мне, и чтобы ни на шаг. Понятно тебе?

Мне непонятно, и я обхватываю бабушкину шею во всю мощь годовалых сил.

— Сердце моего сердца, — полузадушенно говорит бабушка. — Не даешь старухе расслабиться. Что же теперь, глаз с тебя не спускать? Привязать к себе за ногу?

С моря дует нежный ветер, мы снимаемся с якоря и идем в сторону розовых аллей — там струится густой запах роз, и очень удобно прятаться под любым колючим кустом.