Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

— Теперь о деле. Арканзас, унеси свои уши в коридор. А лучше озаботься моим организмом. У меня ночь впереди.

Аркаша поглядел на меня. Я понял и выдал некую сумму. Аркаша хлопнул в ладоши и ушел. Иван Иваныч сделал богатырский заглот желтой жидкости. Отдышался.

— Ты с ними для начала дал промашку. Хочешь выпить — пей без них. Нужна дистанция. Но специалисты они отменные. Я после них обобщал — и ему. Потом тебе от него записку передам.

— То есть от того, который умер?

— Ну да. Тебя ж ему на замену привезли?

— Иван, ты меня за дурака принимаешь? А еще за кого?

— Мою приставку к имени не присваиваивай. Иван не ты, я. Иоанн, который слезает с печки и после сражения со Змей Горынычем становится царем. Или вариант: возвращается к своей сохе, в моем варианте — к дивану. Так что Иван-дурак — это я. Ты же — руководитель разработок рекомендаций. Или что новое поручили? Ну, не делись, понимаю. — Иван Иванович пошевелился. — Этих штукарей, которые у тебя, пора встряхнуть. Их дело было — восславить пути, на которые свернули Россию, и убедить простонародье, что демократия — это верный, товарищи-дамы-господа, путь. Они исследовали, но не угодили. Вообще подвергли сомнениям систему демократии. И боюсь, что приговорены. Их надо попробовать спасти. Реанимировать, проветрить и сажать за разработку путей движения, по которым, — он нажал, — надо ходить. Может, и заказчики начнут что-то соображать. Ты же понимаешь, что все эти саммитские уверения в многополярности и многовекторности мира — это сказки для идиотов. Займемся конкретикой. Я — твоя правая рука. Я не Толстой, по двенадцать раз не переписываю, с полпинка понимаю.

— Иван Иваныч, у меня ощущение, что я в театре абсурда, — сказал я.

Он еще раз пошевелился:

— Так ведь и в театре можно всерьез умереть.

Я решил: все они тут сдвинутые, лучше мне быть подальше от них. А этот лежачий мыслитель еще, вроде в шутку, угрожает. Я объявил, что пойду займусь конкретикой, соберусь в обратный путь.

— Не торопись, — остановил он меня. — Присядь. У нас не только ночь, но и вечность в запасе. Обломов одного Штольца перележал, а я не меньше чем пятерых.

— Но ведь Штольц пережил Обломова.

— Так это ж в книжке. А в жизни? Меня они не пересилят.

— И как ты свой закон о времени открыл? — Я в самом деле уселся на табуретку.

— В непогоду, в аэропорту, я докатился до разгадывания кроссвордов и понял: ниже падать некуда. Согласен? Тратить ум разгадкой вопроса, какое женское имя имеет река, текущая по Сибири, значит делаться идиотом. Аэропорт. За стеклами садятся и взлетают самолеты. Глянешь в другую сторону — платформа, подходят поезда, в третью — на площади автобусы и такси. Плюс общее движение людей и чемоданов. А пока гляжу на все эти движения, движется и время. Так? Я встал, походил, посидел и открыл.

— Послушай, — спросил я. — Вопрос попроще. Где они берут деньги на пьянку? Ну ладно, я приехал, попоил два дня, а как без меня?

— Ну-у, — протянул Иван Иваныч, — мало ли. Вначале-то их поили. Аркашка самогон таскал. А как впились, то и сами стали соображать. А на что новые русские и банкиры жиреют, бизнесмены пузырятся? Это все происходит за счет расходования остатков социализма. Их до коммунизма не пропить. Одного железа на колонну танков, только не ленись таскать. Проводов, меди всякой, алюминия. Да тут пить и пить. Твоя задача — иностранцев не подпустить, от концессий отбиться, инвестиции отвергнуть, ВТО и МВФ кукиш показать. И избавиться от страха, что транснациональные компании всесильны. Это о них говорил ихний Маркс: ради прибыли мать родную голой по миру пустят. А нам прибыли не надо, нам радость нужна. Большое счастье жить в стране России, но выше счастье — созидать ее.

Говоря все это, Иван Иваныч нагнулся, поставил на пол широкую кружку, потом тонкой струйкой сверху, не промахиваясь, с заметным удовольствием стал лить в нее пиво, вспенивая над кружкой белый сугроб, потом, опять же не спеша, вознес кружку на стол и, опять подождав, стал из нее отглатывать. После каждого глотка прислушивался к себе. Каждый раз оставался доволен:

— Река времени течет по миру. И плывут в ней народы и государства. А мы на берегу. Куда спешить?

— Ты давно здесь лежишь?

— Обычного времени, то года три, а Божеского, может, и секунды не пролежал. Ты мне вот что разверни в виде тезисов. Что такое демократия для России?

— Это свиное рыло, которое залезло в русский огород, жрет в нем и гадит на него. Еще развернуть?

— Сделай одолжение.

— Это троянский конь, введенный в Россию.

— А что в нем?

— Ненависть к русским.

— Ладно-ть, — одобрительно выразился Иван Иваныч. — Проверку ты считай что прошел. Тобе пакет. — Он достал из-под изголовья листок бумаги. — Прочти сейчас, при мне, а я огонек излажу. Где тут у меня свечки?

В записке, написанной от руки, значилось:

«Итог один — хозяева от нас ждали не тех выводов, которые я представил. Они недовольны (не тех набрал), уверен — дни мои сочтены, меня отсюда не выпустят. Все наши выводы по всем направлениям едины в главном: без Бога все обречено, без Него — гибель. Желудок и голова не заменят сердце, наука не спасет душу. А что они хотели? Без Бога пробовали жить обезьяны, большевики, коммунисты, пробуют демократы, все будет без толку…»

— Запись не кончена и не очень понятна, — сказал я.

— Дай сюда, — Иван Иваныч взял записку и сжег ее на пламени свечи. — Чего тебе в ней непонятного? Мы, русские, с одной стороны, плывем со всеми по течению и одновременно против течения.

Он качнулся туловищем ко мне, как бы готовясь говорить, но вернулся Аркаша. При нем Иван Иванович сменил темы общения. Мы поговорили о погоде (что-то стала часто меняться, да и чего от нее ждать, если люди все извертелись — в погоде, что в народе, что теперешнее глобальное потепление не только от выбросов заводов и фабрик, но и от всякой похабщины в телеящике), о ценах на мировую нефть, о Шаляпине (обидно, что частушки не любил, они были народной гласностью, не понял этого Феодор Иоаннович, вятский уроженец), еще о том поалялякали, что выражение «прошел огонь, и воду, и медные трубы» не имеет отношения к людям, а только к изготовлению самогона, тут сильно оживился Аркаша, еще о чем-то, и встреча закончилась.

На улице я начал вести дознание:

— Итак, ты местный. Местный, значит, был тут раньше этого высокого собрания.

— Именно так! — восторженно крикнул Аркаша. — Высокого. Когда они появились, я подходить боялся.

— А кого они поминали?

Аркаша остановился:

— Вот которого похоронили, он их возглавлял. Они вырабатывали какую-то программу по всем статьям. Они мозгачи, башки огроменные. Что этого вояку взять или этого Ильича лысого. Тот же Ахрипов. Они единицы с ба-альшими нулями.