Николай Коняев - Дальний приход (сборник)

— Тамара Алексеевна с Ольгой тоже уезжают? — чувствуя, как сваливается с его плеч тяжесть, спросил Петр.

— Да… Мы вместе решили ехать…

— Я сейчас оденусь и спущусь проститься…

— Они уже в такси сидят… — сказал Толкунов, протягивая руку. — В городе свидитесь…

Вот так легко и началась курортная, уже без всяких паломнических экстримов, неделя у моря. Без той тяжести, которую чувствовал Петр с самого начала поездки.

А в конце недели, перед отъездом, подул после грозы сильный ветер, и стало холодно. Петр смотрел, как облетают с олеандров на ступени лестницы, ведущей в пансионат, белые лепестки цветов, и вдруг неожиданно сообразил, что в Петербурге ему надо будет просто перейти на какую-нибудь другую работу, и сразу почувствовал, как хорошо он отдохнул за эту неделю, проведенную у моря.

Явившись в понедельник в офис, Петр сразу почувствовал неладное.

Коллеги, с которыми он здоровался, торопливо кивали в ответ и тут же отводили глаза.

— Что это с ними? — спросил Петр у секретарши Леночки, с которой он был в дружеских отношениях. — Случилось что?

— Так… — неопределенно ответила Леночка. — А тебя Валентин Михайлович просил сразу зайти, как появишься…

— Он у себя?

— Ага… Ждет тебя…

Петр, когда входил в увешанный иконами кабинет Толкунова, обдумывал, сразу ли объявить, что он уходит с фирмы или поработать несколько дней, а заодно и подыскать подходящее место.

— Здравствуйте, Валентин Михайлович…

— Здравствуй, здравствуй, Петр… — Толкунов встал из-за стола.

Но пошел почему-то не к Петру, чтобы поздороваться, а в угол, где стоял приоткрытый сейф. Вынул оттуда пакет и положил его на стол.

— Это твое… — отворачиваясь к окну, сказал он. — Извини, но так надо, Петя… Извини…

Петр заглянул в конверт. Там лежала его трудовая книжка и пухлый конверт с деньгами. Еще из конверта выпала незнакомая визитка.

— Кто это? — спросил Петр, поднимая ее.

— Это человек, которому я рекомендовал тебя на работу… Работа там примерно такая же, а оклад больше…

— Спасибо… — сказал Петр. — Ну, я пойду тогда…

— Иди, Петя… Иди…

И Петр вышел из кабинета Толкунова, не зная, огорчаться ли ему или радоваться этой неожиданной перемене, которой он хотел сам. Быстро собрал свои вещи и, не прощаясь с сослуживцами, — конечно, к любому, кого увольняют, отношение немножко настороженное становится, но чего же сразу-то так демонстративно сторониться, православные ведь все-таки… — заглянул к Леночке.

— Ты не переживай… — попросила она.

— А я и не переживаю. Устроюсь куда-нибудь…

— Еще бы ты и не устроился… — искренне сказала Леночка. — Но ты и за тот случай тоже не переживай…

— За какой случай…

— Ну там, у источника на юге… Подумаешь, испугался ты… Ну и что? Если бы со мной такое случилось, я бы тоже испугалась…

— А кто тебе рассказал, что я испугался?

— Почему мне? — удивилась Леночка. — Тамара Алексеевна, когда они вернулись, собрала всех наших и рассказала, что произошло… И про то, как ты крестик свой выкинул… Валентин Михайлович тебя защищал ужасно, он рассказывал, какие это отморозки были. Он сказал, что, если бы они у него потребовали крест снять, он и сам не знает, как бы поступил… В общем, он ужасно не хотел тебя увольнять, но коллектив так решил… Ты извини нас, ладно…

Петр вздохнул и медленно обвел взглядом помещение приемной, словно пытаясь вспомнить, где он сейчас.

Глаза его зацепились за образ Спаса, висевший между Леночкиным компьютером и стенным зеркалом.

Он удивленно сморгнул. Такое ощущение было, что он уже видел эти наполненные милосердной печалью и животворящим состраданием глаза.

Ну, да…

Там, на краю обрыва, к которому его подтащили эти отморозки, и видел…

— Ты не сердись на нас, Петя… — повторила Леночка.

— Я не сержусь… — сказал Петр и медленно осенил себя крестным знамением, глядя прямо в наполненные милосердной печалью и животворящим состраданием глаза.

Потом он поцеловал Леночку и хотел уже идти, но Леночка задержала его.

— Возьми… — сказала она и положила на стол кусок кремня, который зажимал Петр в руке у обрыва, который он там и уронил на землю. — Это Ольга просила тебе передать…

В церкви читали сегодня об исцелении расслабленного в купальне у овечьих ворот…

…Есть же в Иерусалиме у овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов.

В них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды.

Ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду; и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим болезнью.

Тут был человек, находившийся в болезни тридцать восемь лет.

Иисус, увидев его лежащего, и узнав, что он лежит уже долгое время, говорит ему: хочешь ли быть здоров?

Больной отвечал Ему: так, Господи; но не имею человека, который опустил бы меня в купальню, когда возмутится вода; когда же я прихожу, другой уже сходит прежде меня…

Александр Иванович на этих словах Евангелия искоса взглянул на жену, стоящую рядом, и увидел, как по щеке ее скатилась слезинка. Александр Иванович тут же отвел глаза…

Двадцать лет жили они вместе, но детей Господь не дал им…

Раньше это печалило, а потом Александр Иванович привык, и только теперь, когда уже немолоды стали, когда вплотную придвинулись старость и одиночество, порою становилось страшно. Как сегодня, когда представил себя в виде расслабленного, который не имеет человека, чтобы помочь ему исцелиться…

Это Александр Иванович уже не в церкви думал, а после службы, когда шли они домой. И только подумал, как почувствовал, как дрогнули сжимавшие его локоть пальцы жены.

— Саша… — сказала она. — У него, наверное, тоже, как и у нас, детей не было…

— У кого? — переспросил Александр Иванович, хотя и прекрасно понял, о ком говорит жена.

— У него… — повторила жена. — Ведь он же сам говорит Иисусу: «Господи! Не имею человека, который опустил бы меня, когда возмутится вода…»

— Может быть, и не было… — пожал плечами Александр Иванович. — А, может, умерли дети у него… Может, просто бросили его, когда он заболел… Всяко ведь бывает… Ну чего ты опять плачешь?

— Страшно… — сказала жена. — Страшно, Саша, когда вот так, как этот расслабленный в купальне… И не поможет никто, чтобы человек исцелиться мог…

— Почему же никто… — чтобы успокоить жену сказал Александр Иванович. И замолчал, не зная, что говорить дальше. И тут как озарение на него нашло. — А Господь?

— А что Господь… — Жена недоуменно посмотрела на Александра Ивановича. — Я же про детей говорю…