Array Белобров-Попов - Русские дети (сборник)

— Полина здесь живёт?

— Её сейчас нет. — Голос у девочки был низкий и тихий.

— Понятно. — Марк думал буквально секунду, потом сказал: — Я ей подарок принёс, фотографию. — Запустил руку в сумку, выудил наугад одну (вид на запад с Карповского моста) и протянул. — Только дай мне какую-нибудь монетку, так просто плохая примета дарить. — (Это он про ножики слышал, но чем фотография хуже ножа, об неё, в конце концов, тоже можно порезаться.)

Девочка исчезла за дверью буквально на мгновение, но Марк вынул фотоаппарат из чехла, спустил затвор и спрятал обратно ещё быстрее. Протягивая ему монетку, девочка другую руку прятала за дверь (надо думать, совсем измазала); у неё были те же обсидианово-чёрные, как у Полины, глаза, но на этом лице они казались чем-то противоестественным.

Обратно Марк старался идти по солнечной стороне, но всё равно его немного знобило, как после чего-то постыдного, что настойчиво лезет в голову: девочка, судя по всему, девочкой вовсе не была, а была взрослой карлицей, иначе откуда этот голос и этот взрослый взгляд. Снимок он надеялся увеличить и получше рассмотреть, что́ там, внутри квартиры, куда его не пустили. Но кадр не был даже засвечен, он был просто бел; печатать было бессмысленно, но Марк напечатал — чёрный лист бумаги.

Всё воскресенье мама осторожно трогала Марку лоб, а ут ром в понедельник заставила померить температуру и позвонила классной: Марк заболел. День Марк пролежал в постели (на стол мама, уходя, поставила графин апельсинового сока, воду, какие-то таблетки — бутерброды в холодильнике ), то засыпая, то просыпаясь, то просыпаясь из сна, в котором он вставал, шёл в школу и видел там Полину, она на него не смотрела, но ему становилось страшно, когда он вдруг замечал, что на пол с неё стекает кровь, и почему-то чёрная, вставал, брал фотоаппарат, снимал окно и комнату родителей, но фотоаппарат не работал, щелчка не получалось, он жал и жал на спуск со всё возрастающим нетерпением и ужасом, но просыпался и из этого сна, пил отстоявшийся сок и жевал холодные бутерброды, болела голова, и он потел так, что простыня промокла насквозь, пытался читать («Мифы народов мира» — папа сказал освоить к его возвращению), но к каждой новой строчке забывал, что было в предыдущей, наконец он собрал с полки коллекцию подаренных папой камней, положил их рядом с собой на подушку и заснул крепко и спокойно, а вечером вернулась мама и сразу вслед за ней позвонили в дверь две девочки: одна из них была одноклассница, Динара, а другая — Марина.

Динару отправила классная — рассказать, что проходили , а главное, дать понять Марку, что мы переживаем , — Марина прибилась за компанию — просто так; мама дала девочкам чаю, и они ушли; уходя, Марина сказала: кстати, Полина выздоровела, ты же хотел ей что-то отдать, хочешь, я передам? Марк протянул «Мифы народов мира». Перед сном Марк попросил маму поставить горчичники ( что это с тобой? обычно не заставить ) и выпил по две таблетки каждой, которой нужно было по одной, и всё-таки наутро он был ещё слишком очевидно болен. Только через день он вынул градусник, пока ртуть не успела доползти до красной точки, и убедил маму, что здоров, как крокодил! — почему как крокодил? — потому что крокодилы не болеют (потому что ты же любишь, мама, небанальные сравнения).

На улице было жарко, или это была температура, сухо, кружилась голова, октябрь прикидывался сентябрём, или это продолжался бесконечный, сорвавшийся с оси август, вяло пошевеливались пыльные листья кустов, грузовики на Чкаловском поднимали за собой столбы дорожного праха, цвета домов, детских площадок, вывесок были воспалены, или это был эффект головной боли, Марк расстегнул куртку, но, пока дошёл до школы, всё равно вспотел. Полина стояла у гардероба и смотрела на него в упор. Когда он подошёл, она протянула ему «Мифы народов мира» и спросила, сколько у него уроков. Марк сказал, что шесть. Хорошо; тогда здесь же после шестого. Она ушла, Марк еле запихнул книгу в друзу рюкзака. Её лицо после болезни стало острее, как будто кости готовились прорвать его тонкую плёнку, а гематитовые кристаллы глаз, плавясь, должны были затопить его целиком; глядела она недружелюбно, а может быть, взгляд у Марка немного рябил, когда он из слепящей солнцем улицы зашёл в полутёмный школьный гардероб.

Уроки тянулись бесконечно; на переменах Марк раскрывал книгу и смотрел в неё, чтобы можно было от любого вопроса отделаться носовым мххм , но читать не мог: мир как будто медленно заворачивался в одну сторону, как густое тесто, вещи и слова смещались, и то, что занимало мысли Марка, — это нельзя ли как-нибудь это ощущение, что время сдвинулось относительно пространства, рассогласовалось с ним, — зафиксировать, схватить в четырёхугольную рамку кадра. На русском Марк невпопад ответил на какой-то вопрос «с буквой „а“», — ему казалось, что это правильный ответ, но, видимо, это был правильный ответ на предыдущий вопрос, — и класс захохотал; Динара, откинув вьющуюся прядь за проколотое ухо, громко сказала, что он же болел, дураки , классная отчитала Динару за дураков , и Марк ловил себя на лёгком чувстве благодарности Динаре, но больше удивлялся тому, что его сознание как бы с запаздыванием неустанно регистрировало, что вот он сидит на уроке и слышит, что все говорят, и видит, как смотрит в окно пухлый пипконосый, кажется, Глеб, как наклоняется к соседке высокомерная Надя и как при этом на сантиметр отодвигается бретелька её платья, и множество других вещей, которые не имеют к нему никакого отношения; ему хотелось вернуться домой, к камням и книгам, но он не мог уже не встретиться с Полиной ( чтобы понять , — говорил он себе; но что именно понять? — в этом месте мысль регулярно сбивалась на что-то другое) — это желание было сильнее любого другого.

После шестого урока в гардеробе рядом с ним оказалась Марина: ты уже выздоровел? не может быть; да нет, я же вижу, ты ещё болеешь, ты чего, с ума сошёл; проводить тебя домой? Марк мотал головой, не спорил, чтобы она поскорее ушла, но в то же время чувствовал благодарность и хотел ей сказать, что она хорошая, только боялся, что тогда она точно не отцепится. У дальних шкафчиков он увидел прислонившуюся к стене Полину, она смотрела прямо на него и, когда увидела, что он её заметил, отвернулась и пошла к выходу. Тогда он затащил рюкзак на плечо, тронул Марину за руку, спасибо, пока , и пошёл вслед за Полиной; Марина, стрельнув два раза глазами, сказала ему вслед дурак — с обидой, конечно, но эта обида была производной искренней заботы, Марк понял это.

Он догнал Полину за углом, уже во дворе, где гуляла с коляской утомлённая взрослая женщина и две старушки на скамейке перешёптывались, поворачивая головы в разные стороны. Дойдя до сквозной, на Левашовский, подворотни, Полина остановилась в тени и повернулась к Марку. Секунду она смотрела на него, её лицо было близко, и Марк вдруг понял, что оно некрасивое, в сущности, это лицо, вытянутое, как со страницы маминого альбома про средневековую живопись, а потом сказала: не делай этого . Марк оторопел, но переспросить не успел; прежде чем он придумал, как продолжить разговор, переспросила она: понял? И Марк вынужден был, даже против воли, или это опять сместилась какая-то секунда, ответить понял . Полина опустила лицо и, прежде чем развернуться и исчезнуть в подворотной глубине, подняла глаза и сказала: спасибо за фотографию, красивая . Марку захотелось спрятаться куда-нибудь, и всё же он был уверен, или это ему показалось, — что в этот последний момент во взгляде её было что-то вроде живости, как бывает, когда поворачиваешь нешлифованный гематит, внутри загорается и тает красноватая жилка.